Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Эти запросы, вызванные соответственными комментариями иностранной прессы и тем интересом, который украинский вопрос, естественно, вызывал у союзников и у наших врагов, и должны были явиться поводом для неизбежно тонкого различия в отдельных выступлениях Терещенко. Очевидно, всякий министр иностранных дел является одновременно и членом своего правительства и, следовательно, может принимать участие в решении всех общегосударственных проблем страны. Но, с другой стороны, положение министра иностранных дел в составе кабинета всегда особое, так как для иностранцев он остаётся руководителем внешней политики государства, и слишком яркое участие его в каком-либо до сих пор считавшемся внутренним вопросе может не без основания рассматриваться как перенос его в разряд международных. Дело личного такта и умения — размежевать эту двойственность политической физиономии министра иностранных дел в каждом правительстве.

В частности, что касается Украины, то с самого начала войны Австро-Венгрия и Германия по вполне понятным причинам старались ввести украинский вопрос в число больших вопросов мировой политики. Россия же до Февральской революции самым решительным образом не допускала никаких дипломатических переговоров по этому предмету, отвергая всякую аналогию с вопросом польским, например. После Февральской революции Временное правительство не издало ни одного акта, который можно было бы счесть за перенос украинского вопроса в число международных, оно по-прежнему продолжало считать его чисто внутренним делом России.

Терещенко вынужден был разослать всем нашим дипломатическим представителям подробный циркуляр, которым Временное правительство заявляло перед всем миром, что украинского вопроса в международно-политическом смысле не существует, что же касается министра иностранных дел, то он участвовал в поездке исключительно как член правительства, а не как глава внешней политики.

Конечно, не только в парламентской жизни западноевропейских государств можно было бы найти прецеденты подобного участия руководителей внешней политики во внутренних делах (например, в случае довольно частого совмещения обязанностей председателя Совета министров с обязанностями министра иностранных дел), можно было бы сослаться и на прецеденты русские во время войны, например описанное мною в предшествующих моих записках участие Сазонова в решении еврейского вопроса в 1915 г. Но по поводу последнего надо добавить, что, во-первых, это участие не имело гласного характера, наоборот, Сазонов и все остальные члены правительства считали само поднятие вопроса «государственной тайной», а с другой стороны, это выступление Сазонова по внутриполитической проблеме вызвало острое недовольство Николая II и послужило одним из мотивов сазоновского увольнения в отставку.

Таким образом, всё в таком всегда привлекающем внимание иностранцев шаге, как участие министра иностранных дел во внутриполитическом деле, особенно когда данный министр, как это было с М.И. Терещенко, не нёс никаких других правительственных обязанностей, кроме дипломатических, зависит от конкретной политической обстановки. Очевидно, участие в нормальное время французского, скажем, руководителя внешней политики в эпоху III Республики в алжирском вопросе ещё не давало права считать этот вопрос международным, но участие Терещенко в украинских делах в период войны и революции, в эпоху острой постановки национального вопроса в России, давало пищу для самых сенсационных подозрений не только у наших врагов, которые всегда только к этому и стремились, но и наших друзей и союзников.

Разосланный циркуляр не достиг своей цели в силу объективного положения Временного правительства и всей России, несмотря на прямое запрещение нашим представителям за границей входить в разговоры с союзниками об украинской проблеме и предписание внушать им, что это чисто внутреннее русское дело. На деле же до самого конца Временного правительства им приходилось не раз объясняться по этому поводу с союзниками, дабы опровергать вражеские наветы, разъяснять истинную линию поведения Временного правительства. При этом в силу создавшегося положения вещей приходилось не только держаться на формально оборонительной позиции, но и переходить в решительное контрнаступление по всему дипломатическому фронту против всяческих украинских зарубежных организаций не только австрийского, но и русского толка, которые проявляли лихорадочную деятельность за границей, особенно под конец Временного правительства.

Эта всё более и более оживлённая внутренняя переписка наших заграничных представителей с нашим ведомством заставила, наконец, подумать о поручении одному лицу заниматься украинским вопросом с международной точки зрения. Этим лицом стал Обнорский, начальник Славянского стола в составе канцелярии министра иностранных дел, которым до Февральской революции заведовал Приклонский (о нём я писал в моих предшествующих записках). Обнорский — человек неглупый и остроумный, однако он слишком долго проходил дипломатическую карьеру в подчинённых должностях и, несмотря на свой уже значительный возраст, не пользовался никаким весом в министерстве, да и, кроме самого поверхностного знакомства со славянским вопросом, не имел никаких солидных знаний ни в одной области международной политики. Это был весьма распространённый тип дипломатов capable a tout, bon a rien [57] Которые могут сделать всё, но ничего не могут сделать хорошо (фр.) . . Когда ему решили поручить украинский вопрос, он просто испугался его и захотел всеми правдами и неправдами от него избавиться. Он, кроме того, ничего по украинскому вопросу не знал и не был в курсе мероприятий правительства, а так как все дела Временного правительства хранились по-прежнему у нас в Юрисконсультской части и я был докладчиком по этим делам, то Обнорский зачастил ко мне.

Первая же докладная записка на имя Терещенко показалась тому слишком туманной, так как Обнорский, как человек старой школы, не столько предлагал то или иное решение, сколько старался угадать, что думает по этому поводу начальство, а с таким министром, как Терещенко, это было довольно трудно, ибо в большинстве случаев он не имел своего мнения и предпочитал пользоваться чужим. По украинскому вопросу у него, конечно, были взгляды, но речь шла не об этом, а о том, в какой форме можно было украинский вопрос преподнести союзникам, не делая его международным. Устные объяснения Терещенко с Обнорским привели к мысли о передаче украинского вопроса в другой отдел.

В конце концов, после некоторых колебаний Терещенко (этот вопрос домогался получить в своё ведение Муравьёв, возглавлявший кабинет министра иностранных дел), он попал ко мне, так как в моём ведении были дела Временного правительства и я по своему положению не мог не быть в курсе всех правительственных мероприятий по этому предмету. Признаюсь, он имел мало общего с Международно-правовым отделом и моими прямыми обязанностями, но раз я занимался польским вопросом, а при Сазонове — еврейским, и так как всякий, кто бы ни вёл это дело, неизбежно должен был бы обращаться ко мне за справками, то с точки зрения экономии сил и создавшихся отношений это имело некоторое основание. В министерстве всё равно не было людей, изучавших этот вопрос специально. Была и другая сторона, а именно нежелание заниматься столь неблагодарным предметом, оказавшимся в центре внимания.