Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Татищев, придя ко мне, просил меня составить короткую докладную записку для Милюкова о том, как по международному праву и нашим дипломатическим прецедентам следует извещать иностранные государства о Февральской революции, особенно подчёркивая то обстоятельство, что речь идёт о «перемене формы правления». Собрав в тот же день все нужные сведения, я пришёл к Татищеву, и вместе с ним мы отправились к Нольде, где с манифестом Михаила Александровича в руках стали обсуждать, о чём, собственно, нужно извещать иностранцев.

Основываясь на буквальном смысле этого манифеста, я считал необходимым извещать лишь о возникновении Временного правительства и о преемственном переходе к нему всех прежних прав и обязанностей, международно-правового актива и пассива прежнего российского императорского правительства, упоминая только о том, что вопрос о будущей форме правления будет решён Учредительным собранием, говорить же о «совершившейся перемене формы правления» мне казалось преждевременным, так как теоретически на основании рассматриваемого манифеста Учредительное собрание могло высказаться за монархию и тогда в России никакой «перемены формы правления» не последовало бы.

Нольде стоял на диаметрально противоположной точке зрения. Он считал, что суть сообщений как раз и заключалась в том, что «перемена формы правления» уже произошла — раньше было царское правительство, теперь Временное, «и кто его знает, сколько оно будет существовать, а Учредительное собрание, может быть, и совсем не соберётся». Эти загадочные слова, толковавшие манифест Михаила Александровича в смысле окончательного падения монархии и произнесённые лицом, стоявшим к правительству ближе нас двоих — Татищева и меня, вызвали ядовитое замечание Татищева о «временнодержавии», и так как все мы были настроены одинаково сочувственно к Временному правительству, то рассмеялись, и Нольде прибавил, что, мол, «это и будет самый лучший исход».

Хотя впоследствии Нольде и стал членом комиссии по созыву Учредительного собрания и был арестован большевиками в ноябре 1917 г. вместе с П.П. Гронским, В.Д. Набоковым, М.В. Вишняком и другими, но в период министерства Милюкова он никогда не говорил об Учредительном собрании иначе, как о чём-то крайне далёком, если и не совсем мифическом. Тут же совершенно неожиданно Нольде в припадке откровенности сообщил, как он был приглашён на «частное совещание Временного правительства», где новые правители России задали ему вопрос: «Чем, собственно, занимаются министры?», и так как среди присутствовавших не было ни одного бывшего министра, то Нольде подробно им рассказал, «что министры делают». Об этом Нольде, опытный бюрократ, сын управляющего делами Совета министров, говорил с нескрываемым сарказмом.

Сообщение иностранным государствам, набросанное вчерне тут же, Нольде с собственным вариантом о «перемене формы правления» взял с собой для доклада Милюкову и последующего одобрения Временным правительством. Любопытно, что это извещение в окончательном виде вышло с упоминанием в самом начале о «совершившейся перемене в образе правления», а в конце говорилось об Учредительном собрании, которое-де «определит окончательный государственный строй России». Получилась неопределённость: на самом деле сообщалось лишь о перемене правительства, а не о перемене формы правления, которая могла быть или не быть, говоря абстрактно, в будущем.

Нольде, конечно, понимал эти юридические тонкости; поддаваясь общему настроению, он шёл дальше того акта, который сам же составил, то есть манифеста Михаила Александровича, и считал, что монархия в России уже пала. Сообщение Временного правительства, сделанное иностранному дипломатическому корпусу в Петрограде в вышеуказанном направлении, и за границей в дипломатических канцеляриях, и в прессе создало определённое впечатление о «падении монархии», и политический смысл Февральской революции усматривали в фактическом переходе России к республиканскому режиму. Наш Отдел печати, управляемый Александром Иосифовичем Лысаковским, впоследствии посланником при Ватикане, был подвергнут форменной осаде иностранными корреспондентами, в особенности интересовавшимися вопросом «о монархии и республике», и, несмотря на всю дипломатическую изворотливость Лысаковского, его часто ставили в тупик слишком откровенные расспросы по пункту, который намеренно затушёвывался Временным правительством.

Но наибольший интерес проявили Североамериканские Соединённые Штаты. Панамериканская ассоциация прессы телеграфировала прямо Милюкову, прося его прислать «авторитетное» лицо в САСШ, чтобы в ряде публичных докладов и лекций объяснить подробно политический смысл происшедшего февральского переворота. Материальные условия указывались тут же — 1000 долларов в месяц, не считая путевых расходов, гостиниц и гонораров за лекции. Соболев, показавший мне эту телеграмму, предлагал мне полушутя-полусерьёзно ехать на этих условиях. Милюков доложил Временному правительству эту телеграмму и в связи с добровольной отставкой Ю.П. Бахметева поднял вопрос о посольском кандидате в Северную Америку, не имея в этот момент определённого кандидата (Б.А. Бахметьев был выдвинут несколько позднее, в тот момент он был назначен товарищем министра торговли и промышленности).

Временное правительство, придавая этому делу самое серьёзное значение и отложив вопрос о кандидате (подбор его был поручен Милюкову), высказалось за отправку с будущим послом Временного правительства особой миссии, составленной из представителей разных ведомств, для детального обсуждения всех проблем военного, политического и финансово-технического характера. Размышляя о том, кого именно направить послом в Вашингтон, Милюков прежде всего попросил у Нератова список возможных кандидатов из ведомства. Из профессиональных дипломатов особенно претендовали двое — И.Я. Коростовец и В.А. Арцимович. Оба ссылались на то, что знали Америку и… были уволены царским правительством: первый — с посланнического поста в Китае при Сазонове, второй — с места товарища министра при Штюрмере. Имея этот «опальный ценз», они считали себя вполне подходящими для представительствования новой демократической России. При этом Коростовец был действительно знающий и крупный дипломат, Арцимович же больше выставлял себя жертвой Штюрмера — способ довольно верный, чтобы в этот момент купить симпатии Милюкова.

Однако совершенно неожиданно из других кругов выплыл третий кандидат, никакого отношения к дипломатии доселе не имевший, а именно профессор Петроградского политехнического института по кафедре гидравлики Борис Александрович Бахметьев. Когда он победил и был назначен (в качестве оснований для его назначения приводилось то, что он имел до войны знание САСШ, был в Северной Америке в связи с военными заказами царского правительства во время войны и производил прекрасное впечатление на американцев), то оказался первым послом Временного правительства, взятым не из дипломатической среды. Как мне потом говорил сам Милюков, он, представляя кандидатом на пост посла в Вашингтоне Б.А. Бахметьева, не был подробно осведомлён о его роли в царских военных заказах. Многое, что потом всплыло и стало известным Милюкову, заставило его впоследствии пожалеть об этом назначении, но было уже поздно.