Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Большевистский переворот застал Б.А. Бахметьева послом, и огромные казённые суммы, пересланные как царским, так и Временным правительством в наше посольство в Вашингтоне, были сразу же переведены Бахметьевым на своё имя. Часть их пошла на гражданскую войну, но большая часть расползлась без всякого контроля на надобности дипломатического ведомства и разных учреждений за границей. Милюковская креатура, Бахметьев ненадолго пережил Милюкова в политическом отношении. Странным образом в первом крупном дипломатическом назначении лицо, избранное Временным правительством, не только ничем не было связано с демократическими веяниями Февральской революции, но и прямо было выдвинуто по причине своей прежней царской службы, да ещё в такой щекотливой материи, как военные заказы. Вина за выбор этого лица падает исключительно на Милюкова, так как Временное правительство в этом вопросе дало ему carte blanche.

В Петрограде мне приходилось встречать Б.А. Бахметьева в обществе. Он производил впечатление очень живого и даже весёлого человека, но, признаюсь, я был весьма удивлён, когда он вдруг оказался послом, так как вообще политикой он, по-моему, никогда не интересовался, не говоря уже о дипломатии. Сразу же после назначения Бахметьева в Вашингтон стали подбирать состав особой миссии, которая должна была быть построена на очень широких началах, то есть включать ряд представителей заинтересованных ведомств, как-то: финансов, торговли и промышленности, путей сообщения, военного и морского, не говоря уже об иностранных делах.

С нашей стороны был сначала выдвинут Саблер-Десятовский, сын бывшего обер-прокурора Святейшего Синода, лицо, известное своей неудачей в русско-болгарских отношениях (этот Саблер вручил ультиматум болгарскому правительству в качестве русского поверенного в делах). Я уже упоминал об убогой личности этого злосчастного кандидата. Теперь министерство (т.е. особое совещание по назначениям под председательством А.А. Нератова) выдвигало Саблера в качестве 1-го секретаря посольства при Бахметьеве. Последний, узнав об этой кандидатуре и не желая обрекать себя с первых же шагов на неминуемую неудачу при столь ненадёжном помощнике, явился к Милюкову с требованием об отмене предполагаемого назначения. Милюков, однако, почему-то принял сторону Саблера и внёс вопрос во Временное правительство, хотя дело касалось исключительно дипломатического ведомства, и там кандидатура Саблера была провалена.

Положительно ни сам Милюков, ни наше министерство не могли ещё уловить надлежащий тон: министерство действовало по рутине, а Милюков не давал должной оценки, правда, не событий, а лиц. Конечно, и помимо Нератова, хотевшего вообще избавиться от Саблера, у нас понимали, что в таком вопросе, как посольство в Северную Америку, надо было обдумывать всё, вплоть до секретарского состава, играющего вообще в дипломатии большую роль. Секретарём к Бахметьеву, хотя не в роли 1-го секретаря, а причисленного, был назначен молодой человек 29–30 лет, Сукин, ставший затем министром иностранных дел при Колчаке. Кандидат не из очень удачных, но всё же гораздо бойчее, чем Саблер. Сукин сумел войти в доверие к Бахметьеву и благодаря этому сделать себе карьеру в эпоху гражданской войны.

Значение Февральской революции при самом её начале во внешнеполитическом смысле измеряется прежде всего вступлением в войну Северной Америки. Это вступление, которого так домогались и Англия и Франция, осуществилось в апреле 1917 г. под прямым влиянием русской Февральской революции, как об этом торжественно сообщало само североамериканское правительство, мотивируя в Конгрессе необходимость сойти с позиции нейтралитета. Какие бы предположения ни делать о том, что вашингтонское правительство и без того вступило бы в войну, ясно было для всех нас, кто был близок к дипломатическим переговорам Френсиса, посла Соединённых Штатов в Петрограде, с Милюковым, что последние сомнения Северной Америки по этому вопросу рассеялись, как только в России разразилась революция.

Как я уже упоминал в моих предшествующих записках, ещё в 1915 г. Соединённые Штаты в замаскированной форме нащупывали в России почву для «нового курса» правительства, но внутригосударственная обстановка в России была тогда, при Горемыкине в качестве главы правительства, совершенно неудовлетворительной для начала «нового курса», а Сазонов не обладал должным историческим калибром, для того чтобы осуществить тогдашние, весьма скромные по сравнению с периодом Февральской революции, пожелания вашингтонского правительства. В дипломатическом ведомстве были прекрасно осведомлены о том, какое сильное оружие имели в своих руках противники вступления Америки в войну в лице реакционной России, которая своим участием в «освободительной» войне Антанты против тевтонского милитаризма лишала убедительности идеологическую аргументацию в пользу войны.

Американские германофилы в ответ на агитацию антантофилов неизменно указывали на присутствие полусамодержавной России в стане врагов Германии и её союзников, чтобы доказать, что война ведётся не для «идеологических» гуманитарных целей, а во имя хищнических империалистических интересов Англии, Франции и России. На общественное мнение Соединённых Штатов, играющее такую роль в политике, это, несомненно, производило настолько неотразимое впечатление, что, несмотря на могущество военной партии, она до Февральской революции не могла одолеть своих противников. Надо к тому же указать и на совершенную историческую новизну такого грандиозного предприятия, как вступление Соединённых Штатов в войну, в основе своей вполне европейскую, на противоречие этой войны дипломатическим традициям Соединённых Штатов (доктрина Монро), чтобы понять, какое ошеломляющее впечатление произвела на общественное мнение самых широких кругов Северной Америки Февральская революция в России. Американский посол Френсис сам относился к ней с неподдельным энтузиазмом и, как видно из приводимого мною выше разговора его с И.Я. Коростовцом в самые дни февральского переворота, переоценивал и её «бескровность», и её государственное значение внутри страны и на фронте.

Должен сказать, что Милюков, согласно принятой им вполне сознательно политике, не только не разубеждал Френсиса, так же как и Палеолога и Бьюкенена, в чудодейственном значении Февральской революции для продолжения войны, но всячески подливал масла в огонь, найдя во Френсисе собеседника, безусловно, доверчивого и даже преисполненного энтузиазма. Милюков очень часто, как раз в марте и апреле 1917 г., с самым искренним удовлетворением принимал Френсиса, и оба расставались друг с другом очень неохотно, так как Френсис, обрадованный неожиданным ходом дел в России, растягивал свои беседы с Милюковым далеко за обычные пределы милюковских приёмов. В этом отношении милюковская тактика достигла блестящих результатов в связи, конечно, и с тем, что неустойчивость солдатских масс ещё не проявилась в такой катастрофической форме, как это было позже, начиная с мая месяца.