Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Сам Милюков, за исключением легкомысленно разрешённого Фонвизину вербования в партию, был до такой степени поглощён своими министерскими обязанностями и так мало внёс перемен в состав министерства, что упрёка в «заманивании» своих подчинённых в кадетскую партию не заслуживает. М.И. Терещенко считался иногда с «демократическим» уклоном того или иного кандидата в самом начале своего управления ведомством, но потом стал опять очень либерален и, в противоположность Милюкову, который опасался принимать в МИД лицеистов и правоведов, дабы не поддерживать «кастовый дух ведомства», открыл снова приём из лицея и правоведения (т.е. ранее кончивших эти учебные заведения) и даже Пажеского корпуса.

Не могу не указать также на одно явление, имевшее место не в первые дни Февральской революции, а значительно позже. В конце апреля и в мае вдруг, как по сговору, митинговые ораторы на улице стали наряду с «капиталистами, помещиками и бюрократами» также бранить и «дипломатов». И.Я. Коростовец, проходя мимо такого небольшого митинга, имел неосторожность язвительно заметить, что, наверное, самому оратору не вполне ясно, что значит слово «дипломат», и когда тот обратился к нему с вопросом: «А вы знаете?», Коростовец ответил утвердительно, заявив, что сам «дипломат». Тогда толпа заволновалась, закричала: «Арестовать его!», и его куда-то повели в самом враждебном настроении. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы при виде сопровождаемого толпой штатского какой-то встречный солдат не разъяснил, что это «ошибка», «так как дипломат — это такой человек, который всегда живёт за границей и никакими русскими делами не занимается». Коростовца освободили, а зачинщик его ареста, как водится, сразу скрылся.

После этого случая нам было вообще рекомендовано не выявлять наших истинных званий — предупреждение далеко не лишнее, но не всеми соблюдавшееся, так как вскоре после этого другой молодой человек из нашего министерства, слушая страстную речь на каком-то митинге, где оратор говорил о том, что «царских дипломатов надо вешать», вдруг выступил со словами: «Вешайте меня — я царский дипломат». Его выступление было настолько неожиданно, что вызвало всеобщий смех и попало затем без обозначения фамилии в печать. Это был М.М. Гирс, вице-директор Среднеазиатского отдела. На этот раз нам самым решительным образом было запрещено употреблять на улице слово «дипломат», а уличная агитация против «дипломатов» становилась всё систематичнее и разнузданнее.

Первое политическое дело дипломатического характера, с которого началось управление министерством Милюкова, был чешский вопрос. Немедленно после вступления в ведомство нового министра ко мне обратился А.Н. Соболев, уже на правах «частного секретаря» Милюкова, и просил от его имени сообщить в подробностях все данные по чешскому вопросу, так как у Милюкова имелись по этому делу «свои особенные предположения». Я рассказал, в каком состоянии это дело у нас находится, кто его ведёт и где находятся все бумаги, к нему относящиеся. При имени Приклонского, нашего бывшего генерального консула в Будапеште, являвшегося теперь начальником Славянского стола в министерстве, Соболев рассмеялся, сказав: «П.Н. об этом осведомлён, и он (Приклонский), конечно, будет отстранён».

В самом деле, вскоре после этого разговора Приклонский приказом министра был уволен в заграничный отпуск с освобождением от обязанностей начальника Славянского стола. На место Приклонского был назначен его помощник Обнорский, человек гораздо более современный и гибкий, чем Приклонский. О деятельности последнего я говорил в моих предшествующих записках. Воззрения Приклонского были типичным приложением идей старого московского славянофильства к теперешнему международному положению.

Милюков во время поездки членов Государственной думы в союзные страны в 1916 г. имел свидание с Масариком и Бенешем и после приёма Масарика Брианом в том же году решительным образом повернул в сторону полной независимости Чехословакии. Прежние обещания Николая II русским чехам в сентябре 1914 г. погашались фактическим прекращением Романовской династии в России. Создавать особое Чехословацкое королевство под скипетром великого князя из Романовых Временному правительству не приходилось ввиду того положения, в каком очутились Романовы в России, а сажать на будущий чешский трон короля из какой-либо другой европейской династии после неудачного опыта славянских стран (вроде Болгарии) и неславянских (вроде Греции, Румынии, Албании) было прямо опасно для России.

Вот почему Милюков сразу же стал на позицию полного «самоопределения» чехословацкого народа в вопросе о форме правления, считая, что демократическая республика — наиболее выгодный для России и при этом объективно единственно возможный исход. Характерно то обстоятельство, что Приклонский, зная, что Милюков в 1916 г. установил связь с Масариком, тогда же и Штюрмеру и Покровскому доказывал, сколь невыгодно для России поддерживать Масарика, и ссылался на книгу Масарика «Россия и Европа», которую едва ли Штюрмер и Покровский читали. Приклонскому удалось внушить им обоим отрицательное отношение к будущему главе Чехословацкого государства, и только Февральская революция поставила этот вопрос на настоящие рельсы. Милюков, однако, до такой степени не доверял всему Славянскому столу, что, несмотря на уход Приклонского, он, например, чешское дело, ввиду той важности, которую он ему придавал, вёл сам вместе с Борисом Алексеевичем Татищевым, своим директором канцелярии, минуя Нератова, так как опасался, что и Нератов заражён взглядами Приклонского.

Последний сразу же по пришествии Милюкова уехал за границу и при Временном правительстве активного участия в работе министерства не принимал. Нужно отметить, что Приклонский, как и следовало ожидать, был одним из тех очень немногих чинов, которые с самого начала отнеслись отрицательно к Февральской революции. В противоположность Догелю, он и Половцов ещё до их официального увольнения прекратили с момента революции хождение в министерство, будучи, по-видимому, прекрасно осведомлены, как к ним относятся.

Чешский вопрос я отмечаю в первую очередь, потому что он возник при Милюкове хронологически раньше других — польского, например, оформившегося лишь к середине марта, между тем как чешский был поднят буквально в самые первые дни Февральской революции, ещё до официального торжественного оповещения всех держав о совершившейся в России «перемене формы правления». Этот последний документ, в составлении которого принимали участие Нольде, Татищев и я, представляет в высшей степени интересный акт.