Иван Майский - Перед бурей

Чтобы поменьше встречаться с моим спутником в рясе,

я большую часть времени проводил на площадке вагона.

Я любил часами стоять там, смотреть в окно, следить за

вечно меняющейся панорамой гор, лесов, полей, рек, долин

и думать... Думать не о чем-либо одном, ясном, определен

ном, а думать вообще, думать о многих вещах сразу, ду

мать, точно плыть По широкой реке мыслей, без руля, без

ветрил, отдаваясь на волю волн и течения. Это приносило

мне какое-то глубокое успокоение, давало какую-то тихую

все существо переполняющую радость.

Однажды, вернувшись в вагон с площадки, я застал в

моем купе горячий спор. Отец Феофил, пересыпая свою

речь церковными изречениями, жестоко поносил Л. Н. Тол

стого. Особенно возмущался он взглядами великого писа

теля на брак. Акцизный чиновник пытался слабо возражать

попу, а пришедшие на спор из соседних купе пассажиры

что-то мычали себе под нос и то крякали, то красноречиво

вздыхали. Во мне точно бес проснулся. Я любил Толстого,

но еще больше я не любил отца Феофила. Перебив разо

шедшегося попа, я с авторитетным видом заявил:

— И ничего-то вы не понимаете в этом вопросе!

— Как не понимаю? — взревел поп.

— Да так, не понимаете! — дерзко ответил я. — Еы

вот все насчет божьей благодати и прочее разоряетесь.

А по-моему, так незаконный брак гораздо нравственнее за

конного.

— Что? — весь покраснев, как рак, закричал отец Фео

фил.— Как ты смеешь? Молокосос!

В страшном негодовании он совершенно забылся и пере

шел со мной на «ты».

— Во-первых, прошу меня не «тыкать», — отпарировал

я. — А во-вторых, я прав. Разве вы не знаете, какие гадо

сти прикрывает законный брак? Разве невеста часто не

идет насильно под венец? Разве мужчины не женятся на

деньгах?

Спор принимал характер скандала. Публика всегда

охоча до подобных вещей. Моментально сбежались пас-

127

сажиры со всего вагона, сгрудились около нашего купе и

заволновались. Стали образовываться партии — за меня и

за попа. Я же продолжал:

— Если люди сходятся в незаконном браке и готовы

выдерживать косые взгляды, сплетни, клевету, кривотол

к и , — значит, они действительно любят друг друга. Значит,

такой брак хорош. А без любви брак безнравствен.

Отец Феофил был до такой степени потрясен моей дер-

зостью, что у него в горле дыхание сперло. Он только

краснел, синел и что-то хрипел сквозь зубы, поминая «ехид

ну», вскормленную на груди. Среди собравшихся пассажи

ров пошел шум. На попа стали бросать иронические взгля

ды. Настроение «масс» явно поворачивалось в мою сторо

ну. Отец Феофил, наконец, не выдержал, порывисто взбро

сил свое грузное тело с лавки и, хлопнув дверью, вышел

на площадку. Постепенно все успокоились и разбрелись по

своим местам.

После этого случая «дипломатические отношения» меж

ду мной и отцом Феофилом были прерваны, и мы расста

лись в Москве, даже не попрощавшись.

Семья Чемодановых проводила лето в деревне Кирил¬

ловке, верстах в сорока от Москвы. Место было типично

среднерусское, тихое и красивое: лес, поля, луга, узкая из

вилистая речка, масса ягод, грибов и цветов. Снимали про

стенькую деревянную дачку с террасой. Тетя Лиля хозяй

ничала, тетя Юля философствовала о жизни и резонерство

вала. По утрам пили молоко, в полдень обедали, часто хо

дили в лес или валялись на соседней полянке. Дети бегали,

возились, играли, разбивали колени, резали пальцы. На вос

кресенье приезжал из города дядя Миша, тяжело нагру

женный всякими свертками и заказами. Словом, внешне

все было примерно так же, как в Мазилове, но только

все мы, дети, стали на четыре года старше, и это наклады

вало новый отпечаток на всю нашу жизнь.

В один из своих приездов дядя Миша привез нам кро

кет. Мы стали играть на открытой полянке за дачей.

Скоро увлечение крокетом превратилось в повальную

эпидемию. Играли все (кроме теток), и играли с бешен

ством, с ожесточением. Начинали сразу же после утренне

го завтрака и продолжали весь день до глубокого вечера.

За обедом или чаем говорили только о партиях, о «мыше

ловке», о крокировании, о «разбойниках». Увлечение посте

пенно переходило в какое-то сумасшествие. Когда приез-

128

Увлечение крокетом.

жал дядя, азарт становился еще большим. Чемоданов

играл в крокет превосходно — у него был точный взгляд и

крепкий удар. Если он выходил в разбойники, противная

партия могла считать себя погибшей. Как и во все, что он

делал, дядя Миша в крокет тоже вносил массу страсти и

энергии. В воскресенье нам уже нехватало для игры дня.

Дядя приносил на поле свечи, и мы нередко доигрывали

партию в полной темноте, при их колеблющихся отсветах.

Тетки смеялись и издевались над нами, но это. не помога

ло. Особенно нападали они на дядю Мишу.

— Ну, что ты, старый дурак, с ума сходишь? — часто

добродушно-ворчливо останавливала его тетя Лиля.

Дядя Миша делал самый галантный жест рукой и за

дорно отвечал:

— По-римски — я еще юноша! У римлян мужчина до

сорока лет считался юношей.

Спустя некоторое время крокет мне надоел, но Мишук

и Гунька, Пичужкины братья, остались верны ему до са

мого конца дачного сезона.

Впрочем, главная прелесть лета в Кирилловке состояла

не в этом. Главная прелесть состояла в моих отношениях

129

с Пичужкой. Мы были ровесники и с раннего детства рос

ли и развивались вместе. Правда, жили мы в разных ме

стах: Пичужка — в Москве, я — в Омске; однако каждое

лето мы проводили вместе два-три месяца, а в остальное

время вели обширную переписку, в которой обменивались

мыслями и чувствами обо всем, что нас интересовало: о

гимназических событиях, о прочитанных книгах, о друзьях

и знакомых, о домашних неурядицах, о театральных пред

ставлениях, о личных настроениях, о планах на будущее и

о многом другом. Вся наша жизнь находила свое повсе

дневное отражение в этой переписке. Мы обсуждали в ней

различные вопросы, спорили, аргументировали, приходили

к соглашению, иногда ссорились и, в конце концов, прими

рялись. В результате все наше духовное развитие не только

шло параллельно, но и в постоянном тесном контакте и

взаимодействии. Мы невольно влияли друг на друга и вме

сте с тем стимулировали друг друга. Эта дружба с Пичуж

кой, продолжавшаяся вплоть до окончания гимназии, явля

лась основным стержнем моей внутренней жизни в годы