Константин Оберучев - В дни революции

Через два часа был публичный митинг чествования Альбера Тома.

На этом митинге опять один большевик подобным же образом начал приветствовать Тома.

Председатель, зная заранее, чем это кончится, счёл нужным остановить оратора.

Деликатный Тома попросил предоставить ему слово, и при полном молчании оратор закончил упрёком Тома за измену социализму.

Встаёт Альбер Тома и с тонким юмором отвечает прежде всего:

-- У нас во Франции не принято, чтобы встречать гостей таким образом; но мы не во Франции, а в России, а это страна всяких возможностей, и я не удивляюсь тому, что нашлись здесь люди, бросившие мне упрёк в измене социализму, делу которого я служил всю жизнь и продолжаю служить в настоящее время, веря в его торжество.

И затем он выяснил свою точку зрения, как социалиста, и доводы большевика разбил самым ярким образом, встретив одобрение во всех рядах многочисленной аудитории.

Через несколько времени в нам приезжал другой министр-социалист Эмиль Вандервельде. Он тоже ехал на Юго-Западный фронт и в своём распоряжении имел ещё меньше времени, чем Альбер Тома. Поэтому, только встреча на вокзале, завтрак у французского консула, маленькое турне по городу в открытом автомобиле и короткая беседа в вагоне, вот всё, что осталось у меня в памяти.

Но я помню Эмиля Вандервельде в другой обстановке, в других условиях. Это было в Брюсселе в 1912 году, в ноябре месяце.

Я был на этом митинге.

Только что закончилось заседание бюро Интернационала, и в большом зале брюссельского народного дома был открыт митинг протеста против войны.

Его открыл краткой, но яркой речью Вандервельде. Затем выступали представители международного социализма. Рубанович говорил первым (от имени русских). Затем выступали Жорес, так несвоевременно павший жертвой негодного убийцы накануне войны, Троельстра (Голландия), Виктор Адлер (Австрия), кажется, Гаазе (Германия). Выступал англичанин, итальянец, турок; имена их не сохранились в моей памяти.

Каким светочем всего мира горел тогда Эмиль Вандервельде, как призывал он всех к окончанию войны, той позорной балканской войны, которая готова была разжечь пожар войны мировой и предвестником которой она была.

И теперь этого борца за всеобщий мир события вовлекли в войну самого, и долг социалиста-гражданина повелительно диктовал ему линию поведения.

Я не могу умолчать ещё об одном бельгийском социалисте. Я говорю о Жюле Дестре, нынешнем бельгийском посланнике в России.

Я слышал его на другом митинге.

Это было в январе 1913 года в Льеже, после победы клерикалов на выборах 1912 года.

Победив социалистов, между прочим, обещанием сокращения тягостей военной службы, клерикальное правительство выдвинуло военную программу, сильно обременяющую народ. И против этого горячо протестовали социалисты, и на том митинге, о котором я говорю, Жюль Дестре всей силой красноречия молодого адвоката и убеждённого социалиста, всей силой души своей горячо обличал правительство, так повернувшее фронт после победы.

Предо мной тогда стоял народный трибун, метавший громы против правительства, влекущего народ свой к ненужным жертвам.

А затем... затем я встретил Жюля Дестре уже в Швейцарии, когда в конце 1914 года или начале 1915 года он приехал в Лозанну читать реферат о разгромленной Бельгии.

Предо мной предстал измученный, много переживший и перестрадавший за это время человек, горячо любящий свою родину и мучающийся за судьбы своего народа.

Усталый, без огня и пафоса со слезами на глазах и дрожью в голосе, рассказывал он скорбную повесть насилий, совершённых над Бельгией. И только, когда он заговорил о необходимости защищать свой народ, свою страну против насильников и нарушителей её нейтральности, заявив, что: "У нас нет теперь клерикального правительства, а есть правительство национальной обороны", я понял, что огонь любви к стране и народу в нём не угас, и он, несмотря на усталый и измученный вид, ещё полон сил и готов в борьбе.

На обратном пути я вновь встречал Вандервельде...

Так на посту Командующего Войсками мне приходилось встречаться с разными лицами, и встречи эти оставляли глубокое впечатление. Это не было просто официальные встречи должностного лица. Нет, это были встречи товарищей-социалистов, с которыми, не будучи знакомы, мы связаны идейно, и в которым протягиваются интимные нити международного братства.

И весь трагизм современных искренних социалистов и заключается в том, что признавая международное братство лучшей основой жизни, они силою вещей вынуждены не только сами принимать участие в войне, но, что гораздо тяжелее, звать других на борьбу.

Было бы ошибкой, если бы читатель вынес впечатление, что должность Командующего Войсками округа была почётной, и обязанности его сводились к торжественным встречам проезжавших гостей.

Нет, будни Командующего Войсками -- тяжёлые будни.

Кабинет Командующего Войсками был калейдоскопом, в котором происходило смешение языков. Все, кому нужно было, приходили к Командующему Войсками.

А кому не нужно было видеть его?

Во-первых, приученные к трудности доступа к власти имущим и увидевшие, что теперь это так легко, -- двери открыты для всех, -- обыватели пошли волной.

Затем, всякие Исполнительные Комитеты росли, как грибы в дождливую погоду, и все считали необходимым не только послать делегацию к Командующему Войсками, но вместе с тем и нечто просить.

Когда ко мне приходили представители какого-нибудь Исполнительного Комитета, я заранее знал, что после официального приветствия у меня непременно будут просить "комнату и автомобиль". Как будто у меня был запас комнат и фабрика автомобилей.

Вопрос о комнатах для Исполнительных Комитетов приводит мне на память один из трагических вопросов, именно вопрос о реквизиции частных помещений для нужд войны.

Часто, очень часто, приходилось мне распоряжаться о реквизиции помещений, и каждый раз, когда я отдавал приказ о реквизиции, начинались переговоры с владельцами, и обе заинтересованные стороны приходили ко мне и долго-долго приходилось беседовать для улажения вопроса по возможности безболезненно для обеих сторон.

Я понимал, что в качестве Командующего Войсками, обладающего всей полнотой власти, я по положению своему вынужден делать много неприятного гражданам, совершая на каждом шагу акты насилия.

Один только раз за все месяцы моего командования войсками я был уверен, что на мою долю выпало счастье сделать, действительно, хорошее дело.

Мне пришлось снять секвестр с имущества одного австрийского подданного, секвестр, наложенный в самом начале войны. Владелец имущества был возвращён из ссылки, и мне показалось возможным возвратить ему его имущество, находившееся под секвестром в течение почти трёх лет.