Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

В сложной, напряженной боевой обстановке, где участвуют многие и многие, не всегда возможно своевременно заметить и достойно оценить подвиг, совершенный группой людей, а тем более отдельным лицом. Все летают, все бомбят — сил не жалеют и жизни. С дистанции времени это оценивается как подвиг, а тогда мы считали это трудной, изнурительной работой, которая стала подвигом скромных рядовых авиации.

Кстати, кто же в авиации является рядовым, тем бойцом, что на земле выпрыгивав из окопа и устремляется в атаку? В АДД, как правило, летают в бой все, у кого исправные самолеты. А это значит в эскадрилье — от командира (его штатное воинское звание подполковник) и до летчика, штурмана в звании лейтенанта. А ведь еще есть стрелки и радисты. В воздухе все шли первыми грудью на врага, все — и подчиненные, и командиры — подвергались риску. Такие они — рядовые авиации.

Экипаж Даншина в битве под Москвой летал и в составе эскадрильи, звена, и самостоятельно. Боевая обстановка под Москвой была настолько сложной и критической, что даже думать о боевых потерях не было возможности. И это вынуждало летать в любых погодных условиях и в разное время суток.

Вчера погодные условия не позволяли вылететь строем, и я, как временно исполняющий обязанности командира эскадрильи, решил начать выполнение боевой задачи одиночными самолетами. А на цель выйти вместе. Вылет — днем. Наша машина выруливала первой. А дальше, с двух-трехминутным интервалом, следовали все те же экипажи эскадрильи: Андреева, Гаранина, Соловьева, Даншина, Полежаева — больше на этот раз исправных самолетов в эскадрилье не было.

Метеообстановка и сегодня нас не радовала Все шиворот-навыворот. Особенно угнетало то, что над целью безоблачно. А на маршруте болтанка, облачность до десяти баллов. Расгерять друг друга проще простого. На этот случай нами был предусмотрен такой вариант: назначили пункт сбора, чтобы дальше следовать на цель строем.

Так и действовали. Пять самолетов собрались быстро, а шестого, Даншина, нет. Сделали круг в ожидании. Безрезультатно. Больше ждать нельзя, уж очень большой риск. Мы — как на ладони. Нужно идти на цель.

Держаться строя. Пять самолетов — это уже сила, Одиночный истребитель атаковать не отважится.

Мы успешно, без потерь выполнили боевую задачу и возвратились на свою базу. А экипажа Даншина так и не видели, не было его и дома.

Первым делом — на командный пункт. Там нам сообщили, что связь с Даншиным была поначалу устойчивой. Потом вдруг — небольшой перерыв, затем связь снова возобновилась. Даншин сообщил, что на пути к цели вел бой с истребителями. Спустя некоторое время доложил о выходе на цель и о выполнении задачи. А вскоре еще один короткий доклад — атакован истребителями. После этого — ни слова.

Наши расчеты показали, что место, где экипаж был повторно атакован истребителями, — по ту сторону линии фронта... Неужели погибли? Никогда вот так сразу не веришь в это. День-два ждали.

Ночью неожиданно поступил доклад:

«Сели в Клину, самолет сгорел, два человека живы». И подписи:

«Даншин, Ширяев».

Вот что рассказали наши боевые товарищи, когда вернулись на аэродром. Оказывается, они нас видели. И именно там, над условным местом сбора. Но присоединиться и даже догнать не могли. На их самолете один мотор после боя с вражеским истребителем потерял часть мощности. Так они и летели за нами. Всего в десяти — пятнадцати километрах. Какой риск! Самолет — неисправен. Один-одинешенек. Да еще днем. В любой момент их могли сбить. А ведь прошли к цели. Выполнили задачу. Отбомбились. Не думали о себе. Не думали о гибели. Иначе могли бы и вернуться. Не рисковать.

Самолет уже перелетел линию фронта, как вдруг был атакован двумя истребителями Me-109. В неравном бою бомбардировщик получил сильные повреждения. Неожиданно прекратили огонь стрелки. Даншин окликнул их. Но ответа не получил. «Наверное, убиты или тяжело ранены», — подумал он.

Теперь бомбардировщик с задней полусферы был совсем не защищен. Фашисты это поняли. Они повторяли атаки одну за другой. Вскоре неисправный мотор заглох. На самолете появляется все больше и больше пробоин, не десятки, а уже сотни. Машина становится совсем неуправляемой. Надо прыгать, и Даншин дает такую команду. В первую очередь — для стрелков, но в ответ — молчание.

— Борис, прыгай! — приказал он.

— Нельзя прыгать, — ответил тот. — В задней кабине стрелки. Может быть, живы. Ранены тяжело. Надо спасать.

— Ну, хорошо, будем лететь, сколько сможем, — сказал Даншин.

Так они летели до запасного аэродрома. Сели на заснеженное поле. Бомбардировщик на белом фоне был хорошо виден с воздуха. Истребители противника стали в круг и делали заход за заходом на беззащитный самолет до тех пор, пока он не загорелся.

— Мерзавцы, — хмуро проговорил Василий Соловьев, когда закончил рассказ Даншин, — издеваются, гады. Ну, ничего — отомстим! За все получат!..

Жажда отмщения

Нa календаре — 24 января 1942 года, хожу по аэродрому хмурый и злой. За мной по пятам — экипаж, тоже сердитый. Не «безлошадные», а вот остались на земле, а эскадрилья улетела на задание.

Сегодня капитан Р. М. Оржеховский использовал свои права, как говорится, на всю железку. Он — комэск, я в данный момент — его заместитель. До этого временно исполнял обязанности командира.

В предыдущем вылете машина Оржеховского получила сильные повреждения. Чтобы восстановить ее, старший техник лейтенант Леонтьев и другие трудились без устали. Но даже золотые руки ремонтников на этот раз не выручили. К нужному времени не удалось залатать все пробоины, отремонтировать поврежденный фашистскими снарядами самолет.

Новый комэск, как пришел, не пропустил еще ни одного вылета. Рвался в бой. Всегда эскадрилью водил сам. Это всем нам было по нраву. Но вот сегодня...

Оржеховскому непременно хотелось лететь. Он бегал вокруг своего израненного самолета, подгонял техников и покрикивал на всех, кто попадался ему под руку. Но, понятно, делу это не помогало. В который уж раз он смотрел на часы. До вылета эскадрильи на боевое задание остаются считанные минуты, а его самолет все еще не готов. У Оржеховского растерянный вид, он не может придумать, что нужно сделать, чтобы ускорить ремонт. Но каждому, в том числе и членам его экипажа, ясно, что это невозможно. Мы тоже следим за ремонтом. Кто же поведет эскадрилью? Вот-вот должна поступить команда «По машинам!». Мы уже готовимся занимать свои места. И тут у меня сердце екнуло. Я все сразу понял. Догадался и экипаж.

— Не дам ему машину! — сердито сказал я.

— Не надо горячиться, Саша, — принялся успокаивать меня как всегда степенный и рассудительный Куликов. — Он — наш командир.