Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

И тем не менее, я еще раз попытался, хотя и знал, что это безнадежно, уговорить гарнизонное авиационное начальство.

— Погода для перелета отличная, — заговорил я. Руководству это уже порядком надоело. Одно и то же! И полковник Говоруха ответил резко, раздражительно:

— Ну и пользуйтесь погодой! Загорайте! — Потом спокойно добавил: — Как вы не поймете, не имею я права. Не и-ме-ю!

— Мы не можем изо дня в день бездействовать, — вел я разговор, как было намечено раньше. — Разрешите тренировочные полеты в районе аэродрома.

— Ну, это — пожалуйста. Летайте на здоровье! Я готов был тут же выскочить из кабинета и стремглав бежать к своим. Но пересилил себя и четким шагом вышел за дверь. А там уже бегом, как мальчишка.

— Есть «добро»! — радостно сообщил в эскадрилье. Через час в воздух поднялись самолеты всех заговорщиков. Когда они пристроились ко мне и показали условный знак, что на борту все в порядке, мы сомкнутым строем прошли на малой высоте над аэродромным домиком, где располагалось гарнизонное авиационное начальство, и взяли курс на запад.

Вскоре с земли радист нашего экипажа принял радиограмму.

. — Требуют произвести немедленную посадку на аэродроме взлета, — доложил он.

— Все ясно, — единственное, что мог я ответить, и продолжал полет.

Вторую телеграмму получили, подлетая к Куйбышеву.

— Товарищ командир, гром и молнии, — сообщил Панфилов.

Поступила команда на немедленную посадку здесь же, на их аэродроме.

— В противном случае поднимут на нас истребителей, — доложил радист.

Несколько минут в экипаже все молчали. Первым заговорил штурман Сережа Куликов:

— Дело плохо, с истребителями шутить нельзя... К побегу мы готовились основательно, и этот вариант нами тоже был предусмотрен. То, чем нас пугали, от чего так оберегали, и спасет нас: облака! Вдруг что — мы воспользуемся ими, уйдем в облака. Там мы в полной безопасности.

Благо, метеорологи не ошиблись. Погоду выдали точно. И облака — вот они, рядом. Не ожидая появления истребителей (я так и не знаю до сих пор — взлетали они или нет), даю команду войти в облака. Дальнейший полет прошел без приключений. Через четыре часа мы благополучно произвели посадку на нашем фронтовом аэродроме под Москвой. Меня, как старшего группы, встречал лично представитель штаба и на своей машине доставил туда для объяснений.

Командир полка ругал меня безбожно и грозился строго наказать. Но когда уполномоченный вышел, улыбнулся и сказал, что на этот раз ограничивается разговором, а при повторении подобного придется отвечать по всей строгости.

Как бы там ни судили-рядили, а была суровая правда войны, мы нужны были под Москвой, а не в тылу.

В разгроме фашистов под Москвой наш полк принимал самое активное участие. Для этого были все возможности. Самолетов полный комплект. Прибывшее пополнение быстро вошло в строй. А желания драться с врагом — нам не занимать.

Летали больше днем. Летали много, но и нам тоже было нелегко при морозе под сорок градусов. Особенно техническому составу. Подготовить самолет к полету в таких условиях — ох как трудно! Металл буквально примерзал к рукам. И еще: малейшая оплошность — и агрегат или двигатель заморожены. Но наши техники быстро приспособились к тяжелым зимним условиям, и боевые машины поднимались в воздух почти без задержек.

Пока фашистские авиационные «интеллигенты» привыкли к русской зиме, мы успели нанести им немалый урон. Наши удары по аэродромам противника дезорганизовали его.

В ту зиму мы базировались совместно: и истребительные, и бомбардировочные полки. Это давало возможность непосредственно здесь, на месте, договариваться о помощи друг другу. Обычно вопросы взаимодействия решались вышестоящими штабами. И это было очень важно и нужно. А тут уж мы конкретизировали решенное руководством. Все было на местах значительно проще, конкретнее. Дружеская взаимовыручка позволила нам почти избежать ударов авиации противника с воздуха по нашим аэродромам.

Наш полк в период битвы под Москвой как бы на время переквалифицировался. Пока о дальних полетах не могло быть и речи. В основном удары мы наносили но железнодорожным узлам и аэродромам противника, бомбили и обстреливали из пулеметов позиции и колонны врага вблизи линии боевого соприкосновения войск. Действовали здесь как фронтовая авиация.

...В этот день готовились к обычному и в то же время новому, сложному заданию. Предстояло бомбить вражеский аэродром. Отсюда фашисты совершали налеты на Москву.

— Разведка доложила, что на этот аэродром стягиваются крупные авиационные силы гитлеровцев, — ставил задачу командир полка. — Видимо, готовится массированный воздушный удар по столице.

Тут вошел начальник разведки и подал командиру полка свежую телеграмму.

— Наверное, очень срочная, — шепнул мне на ухо Сергей Куликов, — даже не успел наклеить, ленту принес.

Я посмотрел на начальника разведки. По его лицу было видно, что он волнуется.

Командир пробежал глазами телеграфную ленту. И стал читать вслух:

— «На аэродроме... противник сосредоточил до двухсот самолетов, большая часть бомбардировщики». — Сделал паузу и приказал: — Первой эскадрилье нанести удар днем, второй и третьей — готовиться к удару с наступлением темноты.

Все присутствующие на резкую смену обстановки среагировали немедленно. Правда, каждый по-своему. Вот и сейчас старший лейтенант Миша (как мы называли командира звена Писарюка) первым подал голос:

— Так это же лететь на верную смерть!.. Штурман Писарюка старший лейтенант Павел Та-ченков — кадровый военный — потянул своего летчика за рукав. Миша сел. Мне кажется, что тогда многие так подумали, как Миша. Но молчали. Не положено обсуждать приказы старших по званию, а в военное время — тем более. Командир полка стал подробно разъяснять нам необходимость немедленного удара, хотя и сопряженного с большим риском.

— Первая эскадрилья своим ударом должна воспрепятствовать взлету фашистских бомбардировщиков с аэродрома, — говорил командир. — А для этого нужно сбросить бомбы на взлетное поле. Если мы не сделаем это днем, ночью будет поздно. Они могут взлететь до наступления темноты.

Теперь стало понятно, почему командир принял решение частью сил нанести удар днем. Решение было правильным, единственно верным. И риск — не чье-то желание, а продиктован суровой необходимостью боевой обстановки. Как было важно в боевой обстановке знать это. И тогда можно самую сложную задачу выполнять с удесятеренной силой.

Я уже отмечал, что тогда мы легко организовали взаимодействие с истребителями. Но в те дни на аэродроме стояли только наши машины.

— Товарищ подполковник, желательно, чтобы нас прикрыли истребители, хотя бы при перелете через линию фронта, — попросил я.