Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

Полковник Новодранов тут же, на аэродроме, перед всем полком у самолета поблагодарил экипаж за выполнение сверхтрудного задания, за мужество.

— Настоящие молодцы, — уже не по-командирски, а профессионально по-летному, по-товарищески похваливал Николай Иванович экипаж, обходя выдержавшую испытания машину.

А через несколько дней с задания возвращался другой экипаж. Где-то неподалеку от линии фронта его здорово обстреляли вражеские зенитчики. Машина была повреждена, и летчик с трудом дотянул ее до аэродрома. Произвел благополучную посадку. Осматривая машину, мы диву давались.

— Ну, молодцы, прорвались-таки, вернулись домой, — высказывались мы на аэродроме.

И тут подъехала командирская машина. Видимо, Новодранов задержался в штабе.

Экипаж, да и все мы, когда увидели полковника, ждали, что сейчас он похвалит прорвавшихся сквозь завесу огня, вернувшихся на свой аэродром. Наверное, это и на наших лицах было написано. Этого не мог не заметить командир.

— Что это вы все довольные стоите? — резко спросил он. — Плакать надо, а не радоваться. Боевую машину чуть не угробили... И себя тоже...

От такого поворота событий мы рты раскрыли, хоть, как говорится, по уставу и не положено.

А полковник свое: «Докладывайте!» Хотя, судя по его поведению, было ясно, что он уже все знал о полете.

— Вы не имели права попадать под обстрел! — резко произнес он, выслушав доклад летчика. — Кто вам дал право зря рисковать экипажем, самолетом, собой, в конце концов?!

— Я вас не понимаю, товарищ полковник, — пытался было оправдаться летчик. — Ведь...

— Никаких «ведь», — перебил его Новодранов. — А что не понимаете, то это очень плохо. Понимать все-таки надо. — И добавил более спокойно: — Если бы вам над целью противник оказал сопротивление, мешал выполнить задание — тогда другое дело, тогда иди, лавируй, пробивайся сквозь огонь, а удар нанеси, как это сделал позавчера Андреев, в таких случаях риск оправдывается. А по дороге к намеченному объекту или возвращаясь домой, старайся пройти так, чтобы тебя не сбили. Облети опасные места, «заройся» в облака, но уцелей. А вы летели под облаками и напоролись на заранее известную вам зону сосредоточения зенитной артиллерии. Это непростительно!

Все надолго запомнили слова полковника. Урок, как говорится, был всем на пользу.

Вот и меня отчитал полковник, здраво оценил мой поступок, на первый взгляд кажущийся героическим. Поразмыслив и взвесив последний полет и все, что произошло, разложив по полочкам, я понял, что в данном случае мое решение — посадить вне аэродрома горящий самолет — было не героизмом, а скорее мальчишеством.

Хоть и трезво воспринял я замечания командира, но на душе все же оставался неприятный осадок. И сняло его не время, а кинофильм «Чапаев», который мы смотрели вечером. Тот эпизод, когда Василий Иванович сказал одному из раненых командиров: «Пуля-то дура, а ты соображать должен и подставлять свой лоб под дурацкую пулю не имеешь права».

Соображать...

Вот именно — соображать!

И потому оставить поврежденную машину легче всего. Тем более, если ты уже на своей, а не на вражеской территории.

Проще простого покинуть самолет летчику. На любой из наших машин: на Ер-2, на Ил-4. Открыл колпак, резко ударил рукой или ногой по штурвалу — и тебя тут же выкинет из кабины за борт. Даже на малых высотах.

Но мы всеми силами стремились не делать этого. К примеру, я за войну — ни разу. В любых, даже в самых тяжелых ситуациях. Мы стремились посадить машину. И дотягивали до своего или до первого нашего аэродрома. Совершали посадку на более-менее подходящие площадки. И на совсем неподходящие. Бывало, даже вслепую, в темень, ночью.

Что это? Мальчишеское упрямство? Совсем нет. В этом вся наша работа и жизнь. И еще: машину свою не просто надо знать и любить, а чувствовать ее всем телом. Чувствовать, как частицу самого себя.

Вот так в сложной ситуации раз посадил. Второй раз приземлился. Третий... И сам летаешь с легкостью. Уверен в себе. И еще, что очень важно, экипаж тебе верит. Не трусит. При любом обстреле зениток или атаке истребителей врага. Каждый знает, что бывало труднее, бывало совсем плохо, но машину-то сажали. Тут-то приходит уверенность и в благополучном исходе полета, и в победе, вера в свои силы, в товарищей, в машину. Так в боях и рождается экипаж, боевой коллектив, на все готовый и на все способный ради победы над врагом.

И таких экипажей — десятки, сотни, тысячи.

Конечно, на самый крайний случай есть надежное средство спасения — парашют. Он всегда был рядом с тобой. Кстати, за свою жизнь сделал я — нелюбимое число у летчиков — тринадцать прыжков с парашютом. Два раза до войны — в аэроклубе и училище. Остальные одиннадцать — после войны.

Уже потом как-то меня спросили:

— Ну, не пользовались вы парашютом при выполнении боевых полетов. А тренировочные прыжки? Пэдээсник в полку ведь был? Он же требовал... И планы боевой подготовки...

Дотошным был этот спрашивающий гражданин. И пэдээсника (начальника парашютно-десантной службы — ПДС) знал. Что ему ответить? Посмотрел я на него, да и сказал пословицей:

— Козе не до того, когда хозяин с ножом стоит! — Все рассмеялись, а я серьезно добавил: — Воевать надо было, а не тренироваться в парашютных прыжках.

Рассказал, что к парашюту относились мы все с большим уважением. Кто же к своей жизни с пренебрежением относится?! Ведь сколько жизней спас в годы войны парашют!

Но справедливости ради должен отметить, что был у нас в полку один случай, потребовавший еще большего уважения к парашюту. А дело вот в чем. По инструкции после каждого вылета мы должны были относить свои парашюты в специальное место. Но вернешься с задания усталый, можно сказать, изнемогающий, а тут еще и парашют тащи. А он ведь тяжелый. Что с ним случится? Пусть остается в самолете. Так и оставляли в кабине на сиденье — привычном его месте. Не догадывались, какая беда может случиться. И случилась вскоре. Один из летчиков оставил горящую машину, а парашют оказался неисправным. Только чистая случайность помогла ему остаться в живых. Оказалось, что в парашюте — капля за каплей, совсем понемногу — собиралась влага. Накопилось такое количество, что там внутри все смерзлось. Коль мы парашюты из кабин не выносили, то и ухода за ними не было.

После этого случая, несмотря на усталость, каждый летчик в первую очередь нес парашют куда нужно. А затем уже — все остальное... Так что парашют уважали...

Защищая небо Москвы

7 ноября 1941 года. В этот день, сам не знаю почему, поднялся я раньше обычного. И не только я один. Молча одевались. Молча выходили на улицу. Смотрели на хмурое небо.

Тяжелые тучи, будто вражьи полчища, ползли над аэродромом с запада на восток. Шел снег. Падал на голые деревья и суровую, морщинистую землю, ложился на плечи товарищей.