Николай Мордвинов - Дневники

Я. Он же меня не видел.

П. Кажется, нет. А впрочем, не знаю. Думаю, что да.

Я. Пусть успокоится на этот счет. Его работа меня не увлекает, в том смысле, о каком человеке он говорит. Я с ним в споре. В творческом споре. Может, поэтому он и вскипает, когда говорит обо мне. Меня не увлекает то, что он проповедует и в своей книге и в роли, — звериное.

П. У тебя есть от зверя походка, повадка, но и только.

Я. Тогда развалистая походка сибиряка тоже звериная, медвежья, тогда сибиряк тоже зверь, что ли? И моя мягкая поступь южанина похожа на папазяновскую, что ли? И роднит с ним?

П. Да нет, и в этом ты своеобразен.

Я. Интересные люди. Смотрят спектакль и скрываются. Я не знал, что он смотрел, не знал, что смотрел и Хорава, а говорят, что смотрел и он… Ну, а как в свете наших разговоров Яго Оленин?

П. Он мне очень нравится.

Я. Стало быть, переубедил тебя, или он стал играть по-другому? Помнится, что ты бранил его за «мастерство».

П. Это ошибка, ты меня неверно понял. Он мне всегда нравился. Это сильно.

Я. Итак, ты считаешь…

П. Я считаю, что мы щенки против тебя. Но если бы ты в спектакле так не берег себя, то не дал бы нам ничего заметить, а ты даешь нам время одуматься и тем проигрываешь.

Я. Таково было и первое твое впечатление? Или оно появилось, когда ты смотрел в четвертый раз?

П. Нет, теперь.

Я. Это значит, что я стал играть холоднее или ты попривык ко мне?

П. Думаю, что в общем ты не изменился.

Я. Это суровое обвинение для меня… Утверждать, что у меня огромный темперамент, я не смею, я не могу сказать вообще, какой у меня темперамент, не мне судить… Итак, ты думаешь, что сгораешь от переизбытка темперамента, но не владеешь формой, а я владением формой прикрываю его отсутствие? У тебя огромный голосина, ты много кричишь на сцене, а ведь того, что ты называешь темпераментом, я не замечал у тебя. Я тебя знаю немногим больше, чем ты меня: в Богдане, в Шуте, в Булычове… И всякий раз я ожидаю, когда же за голосом появится то, что называется темпераментом. Роли твои не вызывают волнения в зале. Вот видишь, мы обвиняем один другого в одном недостатке… А вот я помню Щукина в Булычове; он говорил всю роль тихо или в среднем звучании, а какое было впечатление! Следовательно, не в силе голоса дело. Я утверждаю, что сила голоса — это большой дар человеку, если он награжден им боженькой. Но если это только голос, то пусть он принадлежит оперному артисту, там сойдет, хотя тоже не всегда. Я люблю тебя действительно и не намерен приписывать тебе только обладание голосом, в равной мере ты не безоружен и внешне, ты на сцене не мальчик, не теряешься, как тот, кто не знает, что ему делать и куда деться… А зал у тебя прохладный. Булычовым же ты обязан его взволновать, как и я Отелло. Мы с тобой вели много бесед на эту тему. Ты, помнится мне, остерегал меня на съемках «Богдана», что я не так живу в искусстве. Но тогда ты говорил, что если я артист, то должен включиться в роль мгновенно, а не сосредоточиваться так, как я: это утомляет и пр. Помнишь? У меня же зал не бывает равнодушным. Несогласным со мной он бывает, но равнодушным, мне кажется, нет. Да и с артистами, меня смотрящими в роли в первый раз, не бывало такого, как ты мне говоришь… Но это все не важно и не доказательно. Мне может показаться, что зал взволнован, а в зале сидят холодные люди, ко мне приходящие вытирают слезы или сидят молча, а в зале, может, злословят, мне говорят приятные вещи, потому что неудобно не говорить приятное, а те, кто думает иначе, просто не приходят ко мне… Всему этому есть место, я знаю это. Зал волнуется, хоть и не целиком. Но, я думаю, что на каждого артиста найдется свой скептик, найдется он и на тебя. Но ты говоришь, что временами волнуешься и ты. Вот и подумай, отчего же это происходит? Подумай и реши именно теперь, когда ты начинаешь работу над Отелло. Не решишь — будешь в проигрыше. А также помни, что старик Станиславский настоящего темперамента в роли Отелло предполагал на пять минут. Положим, что великий правдолюб перегнул немного, но факт, что великий учитель, видевший всех трагиков во главе с королем Отелло — Сальвини, Ермолову, вывел заключение, что жить в роли одним темпераментом не под силу ни одному актеру. Думай, главное, не о внешнем выражении, а о том, что надо выразить. Выразишь потом, когда найдешь, что выразить надо. Вот в Булычове мне у тебя мешает что-то «безотносительное» в жизни. А ведь он жизнь любит во всех ее проявлениях. Его обвиняли даже в том, что он и к Шурке неравнодушен, а для тебя Шурка — мишень, в которую ты выпаливаешь свои сентенции. Ты не волнуешься, ты не сердишься, ты не решаешь, ты… короче говоря, не действуешь, а подменяешь действие той или иной силой звука. Так ты не достигнешь того, на что рассчитываешь и к чему стремишься.

Дальше начинается урок системы, поэтому кончаю.

С Ю.А. не виделся давно.

Сегодня объявлено, что театр может поехать за границу. Польша. Вот не было печали. До чего я не люблю уезжать из своего государства. Что-то не то время.

Сегодня О. К. звонил Полицеймако.

— Смотрел «Богдана Хмельницкого», и поднялось в душе такое!.. Замечательная картина, каких теперь не делают… А Коле передайте, что обязательно буду пробовать то, что он мне рекомендовал для Булычова. И в Годуне [319] Годун — персонаж пьесы Б. А. Лавренева «Разлом». . Хорошо бы, если бы вы посмотрели эту мою работу.

19/VIII

Смотрел у нас «Честь семьи».

Право же, неловко становится сознавать, что такое происходит в нашем театре. Неловко и за драматургию.

Правильно, что народ протестует против такого произведения о воровстве и не желает быть обворованным на целый вечер.

1/IX

«МАСКАРАД» (Промкооперация)

Плохой спектакль, грязный, разболтанный.

Звонил мне по телефону Козаков [320] Писатель Козаков Михаил Эммануилович (1897–1954), автор романов «Девять точек», «Крушение империи», пьесы «Чекисты», повестей «Мещанин Адамейко», «Полтора хана» и др. .

«Должен говорить много и не по телефону. Хотел написать о «Маскараде» в газету, но не печатают, говорят: пишите на советские спектакли. Много слышу восторгов в ваш адрес. Дело вы делаете увесистое, большого принципиального значения. Я снова вас заобожал. А Эйхенбаум [321] Эйхенбаум Борис Михайлович (1886–1959) — литературовед, критик. Доктор филологических наук. Автор многих работ о творчестве М. Ю. Лермонтова, в частности исследования о трех авторских редакциях «Маскарада». сейчас только и говорит, что о вас».

11/IX

Слушал запись «Демона».

Так и есть. Абдулов однообразен, стихи читать не умеет, до смысла не добирается, говорит только слова «с выраженьем».

Но дело не в словах, хоть они и велики. Они уже даны автором. Наше дело, не подмяв небрежностью красоты этих великих слов, донести мысли и чувства, как первооснову авторского замысла, мысли и чувства, которыми живет автор. Искусство в том и заключается, чтобы, не проронив ни одного слова из этой симфонии, не ограничиться только этим, не остановиться на этом, не стать рабом своей немощи.