Николай Мордвинов - Дневники

Слабо мое воображение, хоть и артистическое…

«ЛИР»

Наш электрик, посмотрев на меня после второго акта, сокрушенно сказал: «Зачем вы себя так мучаете?»

— А что, пора бросать?

— Да ведь другие актеры живут же, хотя не выдают и сотой доли…

Он прав, наверно, если смотреть на жизнь, как на личное удобство. Думаю, что в свете событий сегодняшнего дня и мой труд — сотая доля того, что делают люди науки, того, чему подвел итог Гагарин.

16/IV

Как мы отстаем со своим искусством.

Любопытно, что простые репортажи, особенно пресс-конференции, можно слушать несколько раз. Так я и делаю. Волнительно, гордо, интересно.

Ужель настанет время, когда и это станет обычным?

Очевидно — нет.

Слушаю же я передачи по радио, запись Щукина в Ленине, Шаляпина в Борисе и романсах, смотрю картины великих живописцев, слушаю музыку, читаю Лермонтова, Пушкина… Это тоже великие деяния человеческого гения.

Толпа едина. И в каждом угадывается, что он чувствует в себе чуть-чуть от Гагарина. И каждый прав, чувствуя себя немного Гагариным. Ведь каждый несет в себе бремя строителя Отчизны, ее становления — от лапотной Руси в передовую державу мира. Гагарин не только «итоговая черта» гения науки, но и итог гигантского усилия всего народа.

18/IV

Шток читал свою пьесу [520] Речь идет о «Ленинградском проспекте». . Именно пьесу. Прицел на меня… Роль масштабная, бытовая. Боюсь.

Пьеса «На Ленинградском проспекте», своего рода «Дети Ванюшина», «Семья Журбиных» и пр. семейные драмы.

Пьеса слажена.

Характеры выявлены, выписаны. Нет еще третьего акта. Тот, что читался, — не дотянут.

Нет финала и по форме: луч солнца, отразившись в воде, осветил портрет умершей главы семьи. Это получится в кино, в театре не может получиться. И не такая точка по существу — все уходят…

Где-то я не верю Борису, что он исправится или на пути к тому.

Где-то мешает инородность в приемах подачи Семена Семеновича: что-то «мефистофельское» проглядывает…

Шток заявил, что писал главу семьи в прицеле на меня…

Это — Алпатов [521] Алпатов — персонаж одноименной пьесы Л. Г. Зорина. , так сказать.

Должен ли я рисковать вновь — не знаю, а с другой стороны… пьес нет, ролей еще меньше…

15/V

ХАРЬКОВ

«ЛИР»

Попробую сегодня еще один вариант финала…

«Навек, навек»…

Хочет стать на колени. Удар. Выпрямляется, замер, пошел спиной по кругу, левой ногой назад, правую приставляя к левой. Обошел круг, оказался лицом к Кенту: «Расстегните». Вздох облегчения. Увидел Кента — обе руки на грудь с благодарностью, низко ему кланяется в пояс. Нагнувшись, стал стремиться вперед по инерции. Обернулся к Корделии. Во весь остальной монолог — постепенно подкашиваются ноги и с последним словом — развел руками. Последнее усилие — выпрямился, не желая сдаваться, вздернул подбородок вверх и замер. Падает постепенно на ступени к ногам Корделии. В зале негде яблоку упасть. Слушали прекрасно.

Теперь о спектакле:

Вот директор все время говорит о золотом фонде театра. И действительно, такие названия в афише делают нас театром иного значения. А много ли мы делаем, чтобы эти спектакли росли? Богатели? Совершенствовались?

Великолепные декорации Гончарова, переписанные на тряпки вместо лепнины, превратились в обычные, знакомые упрощения, какие можно встретить в любом другом театре. Во всяком случае, из первого, что обращало на себя внимание, они превратились в то, на что зал не обращает внимания.

17/V

Сегодня вышла моя статья в «Советской культуре». Наши хвалят: «О героическом театре». На первой странице. Передовая. Вот здорово! Но потому она и на первой странице, что самое главное, для чего она писалась, — вымарано.

Перед тем как писать, я сказал им, что их газета слишком осторожная и писать в нее неинтересно, как, впрочем, и читать ее.

— Мы поместим все, что вы напишете.

Чеботаревская [522] Чеботаревская Тамара Александровна (р. 1921) — театровед, театральный и кинокритик. пишет, что нужна большая смелость в искусстве. Ай да Чеботаревская! А в моей статье вымарала все, что чуть-чуть ново и перспективно.

19/V

«ЛИР»

Что мне надо на спектакле?

Не пускать себя на всю железку в первой картине. А так хочется и такие есть возможности теперь.

Мои записки по поводу первого выхода расходятся с мнением Михоэлса [523] Имеется в виду статья С. М. Михоэлса «Моя работа над королем Лиром» Шекспира (см.: С. М. Михоэлс, Статьи, беседы, речи, 1960). . Прочел я и понял, что он был не прав, когда требовал перевести музыку на выход короля на «пиано».

Это фокус, на который я не обратил внимания, когда смотрел его спектакль. Музыкальный выход для того и вводится всеми королями, чтобы подчеркнуть торжественность момента. А если принять во внимание, что не на лютнях она игралась, а трубами, фанфарами — то будет понятна правда жизни. Это ее эмоциональная правда, именно — это жизнь, а не изобретенная Михоэлсом тишина.

Еще к первой картине:

Не брататься совсем. Ему это не положено. Его никто никак не контролирует, и потому достаточно намека, взгляда, чтобы все было исполнено. Именно это и дает ему трудно приобретаемое современным человеком высокомерие. Он умен, суждения его безошибочны, повиновение ему — беспрекословное, он привык к этому с детства. Самодержец. Личность вне критики. Безнаказанность. Безапелляционность. А его действительный ум и умение вести государство вырастили в нем самомнение, сознание мудрого деспота.

Четвертая картина.

Надо выходить с песней еще для того, чтобы развлечь Гонерилью (кроме потребности выразить свое душевное настроение, приподнятость от хорошо проведенной прогулки с охотниками).

Но Гонерильи нет.

Тогда кричит: «Обедать!», чтобы привлечь ее внимание этим.

Но она не отзывается и на этот зов. Тогда он зовет ее: «Дочь!», чтобы развлечь ее еще чем-то, связанным с Кентом н Шутом. Он начинает к этому готовиться. А между этими главными звеньями проходят те большие сцены, которые надо взять как бы в скобки, что очень трудно и интересно.

До этого я не додумался раньше. Поэтому, очевидно, вся предыгра не очень связывалась со следующими сценами-ступенями, а выход получал самодовлеющее значение и не работал, как должно.

В прошлый спектакль мне особенно удалось проклятие Гонерилье. Я как бы взметнулся на гребень огромной волны и захлестнул собою Гонерилью. И пропал в бездне… Это иное, чем предлагал Михоэлс.

Сегодня мне игралось хорошо, легко, подвижно. Многое удалось, особенно финал четвертой и восьмая вся.

Зал удивительно взволнованный, подавляющее большинство — интеллигенция. Театр оцеплен милицией…

Да. В тексте Корделии есть упоминание, что Лир «буйствует, как море, ходит и поет» — и я решил это использовать на выход в степи… Я пел песенку, которую пою, возвращаясь с охоты. Как будто это кстати получается. Не кончить ли ею и всю картину? Пою песню, хохочу и на смехе: «Они не могут запретить мне чеканить деньги…» — очевидно, надо так и кончить: запел, ушел со смехом…