Николай Мордвинов - Дневники

Зал переполнен. Как быстро распространяется слух по Москве, что хорошо, что плохо.

Играли спектакль хорошо. Свободнее и по существу пьесы. Начинаем обживаться в квартире. Скоро пропишемся. В общем, актеры любят свой спектакль. Актеры серьезные и хорошие и, надо думать, не позволят себе идти на поводу у публики. А пойти по этой дорожке соблазн большой, так как, по крайней мере сегодня, смеховая реакция явно довлела.

Вообще со смехом…

Прямо-таки не знаешь, как удержаться на уровне и как держать себя в рамках заданной роли? Порою досадно, а иногда и стыдно. Тут душу выкладываешь, а в ответ на нелепое, на глупость — взрыв хохота.

Все приходившие ко мне говорили, что зал смеется и плачет одновременно, что смех сквозь слезы! Как бы разрядка… Не знаю… смех довлел…

До третьего акта играл хорошо, хотя иногда ставился в тупик зрительным залом, был не в силах оправдать реакции и не знал, как мне вести себя и роль дальше.

Мнения приходивших ко мне и тех, кто просил передать их мнения, единодушно хорошие, больше — восторженные. А Никонов сказал, что все линии пьесы сходятся сейчас на Забродине и что это верно, что это большая удача.

Я стал такой осторожный, что самому противно. Радоваться бы мне, ведь счастье стучится в дом, а я все не подпускаю, боюсь, а вдруг… Так меня приучили к превратностям, что… ну дай бог!..

Теперь как бы не подменить дорогое и особенное в спектакле — знакомым, привычным и обыденным. Тогда спектакль сразу потеряет аромат. Хотя народ собрался крепкий и постараемся не поддаться искушениям. Шток целует: «Молодец, старик!»

Ирина [536] Ирина — Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, режиссер спектакля «Ленинградский проспект». : «Спасибо вам большое за все!».

28/II

«ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОСПЕКТ»

Спектакль явно принят. Народу полно. Смотрят и слушают с удивительным вниманием и заинтересованностью, смешки были более осмысленные.

Я всегда знал, что современная тема, пусть менее совершенно поданная, будет вызывать более сильную реакцию, чем совершенная, но удаленная во времени. Но необходимо непременное условие — правда материала.

Вот и сегодня реакции, кроме веселых и невеселых, были напомнившие мне реакции на Соболевского, когда я слышал выкрики негодования из зрительного зала.

Сегодня на мои сомнения: говорить или не говорить Сем. Сем. [537] Сем. Сем. — Семен Семенович, персонаж пьесы И. В. Штока «Ленинградский проспект». об имеющихся на него уликах, — нашелся в зале осмотрительный болельщик за Забродина, который крикнул: «Не говори!».

И вообще в разное время, на разные ситуации мне было несколько реплик из зала. Я не разобрал текста, так как они были на моих словах, но значение их и накал были понятны.

Значит, берет за живое!

Искусство — удивительная штука. Оно требует и свободы и точной, жесткой формы. Иначе появляется измученное, натруженное, вроде как в «Алпатове». С Ир[иной] Серг[еевной] мне очень удобно работать, она дает мне полный простор и хорошо, мудро дожидается, когда я сумею высказать то, что мне хочется. А высказаться бывает очень трудно, и говоришь иногда и против себя, хотя имеешь правильную задачу.

Зашел ко мне Абалкин [538] Абалкин Николай Александрович (р. 1906) — театровед и критик. Доктор искусствоведения. .

— Прекрасная работа на магистральной линии. Хотя пьеса имеет целый ряд недостатков, спектакль очень хорош и центром его являетесь вы. Это эстафета старших.

— Вот мне то же говорил и Шток. Я ему напомнил, что главные действующие лица — молодая пара, а он нашел, что образ Забродина перерос этот конфликт молодых.

— Да, это верно. И остановись театр на той линии, спектакль получился бы менее значительным и… обычным, знакомым. Мне Шток еще сказал, что он думал, что тамбовский исполнитель роли Забродина сыграл в ней все. А посмотрев вас, понял, что вы сыграли еще много другого, нового, и оттого та работа оказалась менее значительной. На это я ему ответил, что тот актер, очевидно, всю жизнь играл такие бытовые роли и у него это получилось правдиво, достоверно. А Мордвинов актер романтического, трагедийного плана, и он привнес в роль то, что в ней не написано, укрупнил, углубил, обогатил образ. Недаром же он только что сыграл Лира.

— Это очень важная и принципиальная позиция, которую я исповедую, и мне дорого, что она заметна.

Е. Сурков, сказал О. К.: «Поздравляю. Великолепно. Он играет так просто, как будто ему это ничего не стоит, как будто он ничего не делает. Эта пьеса будет смотреться годы. Это — нужное, это глубоко современно. Удивительно просто!» И добавил: «Леша, можно вам позвонить?»

А когда пришел ко мне — обнимал, целовал и… плакал. «Это великое твое творенье. Для этого нет слов. Я бесконечно счастлив, рад, я всегда…»

— Ну, насчет всегда… я понял по твоему полуторагодичному молчанию…

— Я не знаю, почему это… я сам не понимаю, почему я…

Можно звонить тебе?

Шток говорил О. К.:

— Так интересно было смотреть, как работал Н.Д. Он воздвиг громаду — я даже испугался — скалу, глыбу. Потом начал отваливать огромными кусками то, что ему казалось лишним, а потом тонким резцом определял детали. И сейчас образ, не потеряв свою масштабность, раз от разу становится все тоньше, изящнее. Я хотел бы написать книгу о работе Н.Д. над ролью.

Дирекция обещала Годзи скорый ввод, а теперь не знают, что делать. Боятся, что неокрепший спектакль ослабится и потеряет интерес к себе, но отказать каждому из руководителей хочется чужими руками.

Сережу мне жаль от души и искренне. Я знаю, что это значит. Сам испытал… И понимаю Штока, который сейчас вышел на передовую и не хочет дать возможности неосмотрительной дирекции погубить его надежду.

Я написал Сереже письмо…

А Ирине сказал, что, когда она будет вновь работать над новой пьесой, пусть она попомнит, что в театре работают люди с кровью и нервами, а не Служащие, которыми можно так неосмотрительно распоряжаться, чтобы, словом, история с Годзи оказалась последней в нашем, в общем, хорошем коллективе, и тогда артисты присовокупят к признанию ее таланта режиссера, уважение к ней как к человеку.

4/III

«ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОСПЕКТ»

Народищу!.. кажется, еще никогда у нас не было столько (исключая гастроли), не только заняли все приставные стулья, но и по стенам стояли люди.

Но… все — не только артисты, обслуживающий персонал, но и дирекция, которой сегодня туго, — довольны, сияют, и чувствуется, что в театре праздник. «Душа радуется! И это на советской пьесе!» Действительно, праздник. Стоишь за занавесом или слушаешь шум зала по радио, и чувствуется, что зал возбужден. Идет праздничный гул.

Но интересно, что первые полминуты это оживление неохотно сдает позиции тишине, а потом как-то сразу все стихает, и зал отдается во власть сцены безраздельно.