Дмитрий Оськин - Записки прапорщика

По всем телеграфным проводам передаются вести о совершившейся новой революции. Одновременно передавались воззвания остатков Временного правительства, руководителей Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и Крестьянского совета и вместе с тем новые декреты нового большевистского правительства.

В Туле на вокзале на видных местах развешаны телеграммы. Совет Народных Комиссаров принял декрет о земле: вся земля немедленно передается народу; декрет о новом правительстве, декрет об отношении нового правительства к войне.

Вписывается новая страница в историю.

Удержатся ли большевики? Хватит ли сил? Против них сейчас же поднимется злобный вой имущих и привилегированных. Удастся ли заключить мир, не вызвав новой войны с союзниками?

Каково мое отношение к перевороту? Сочувствую ли я большевикам? Их лозунги — лозунги трудящихся. Их требования — требования солдат.

Временное правительство, заключившее союз с буржуазией, не есть правительство революционных масс.

На фронт, в комитет! Фронт безусловно пойдет за большевиками!

Поезд доехал лишь до Курска. Дальше поезда не идут.

— Вот уже несколько дней, — говорят курские железнодорожники, — Киев не принимает поездов. В городе идут упорные бои и когда кончатся — сказать никто не может.

В течение двух суток вертелся на вокзале, пока, наконец, не пристроился к санитарному поезду, вызванному в Киев. Доехал до Конотопа, где поезд был вновь задержан.

Первый поезд пошел вне расписания, часто и подолгу стоял на станциях. В Нежине видел разгром большого винного склада. Винный склад, расположенный в полукилометре от железнодорожного вокзала, накануне был атакован населением при активной поддержке местного гарнизона. Охрана склада не выдержала, атакующие ворвались в склад и начали растаскивать водку. В течение суток уже происходило растаскивание водки и пьянство. Почти весь Нежин пьян.

С прибытием нашего поезда бабы стали таскать по вагонам корзины с бутылками водки, предлагая их по номинальной цене. Вскоре весь поезд был обильно снабжен водкой и в каждом купэ началось питье.

— Первые ласточки новой революции, — говорили злобствующие пассажиры. — Сразу видно, что большевики власть взяли, немедленно же к царскому методу прибегли — народ спаивать.

— Да разве большевики спаивают? Громилы захватили склады, а обыватель торгует.

— Временное правительство не допускало подобных вещей.

— Да есть ли здесь большевики?

— А кто же как не они, грабежом винного склада занялись? — шипели в вагоне.

После пятичасового стояния в Нежине направились дальше. Перед станцией Дарница поезд был остановлен большим воинским караулом, занимавшим эту станцию. В наш вагон одновременно с двух сторон вошли вооруженные красногвардейцы.

— Предъявите документы! — был громкий окрик.

Пассажиры потянулись за своими документами.

— У кого есть оружие, немедленно предъявить!

У меня оружия с собой не было. Подошедший ко мне красногвардеец, увидя перед собой офицера, обратился с вопросом:

— Где револьвер?

Я лаконически ответил:

— На фронте.

— Как офицер может быть без револьвера?

— Револьвер мне нужен на фронте, а не в тылу.

— Врете, покажите чемодан!

Грубость красногвардейца меня возмутила.

— Я представитель демократической революционной организации, и ко мне обращаться с грозными выкриками вы не смеете.

— Ну, это мы посмотрим, что вы за демократическая организация!

Красногвардеец решительно рванул чемодан, который не был заперт, из него посыпались вещи. Убедившись, что револьвера в чемодане нет, красногвардеец, толкнув ногой чемодан под лавку, направился в соседнее купэ.

— Ну, уж это безобразие! — возмущался я. — К представителю революционной фронтовой организации — и полное отсутствие доверия!

Ехавшая в купэ молодая женщина, которая говорила перед этим, что едет к своему мужу в Киев, как-то нерешительно заметила:

— А ведь правы они. Сейчас так много разных «революционных» демократических организаций расплодилось, что если каждому верить на слово, то, пожалуй, от нового правительства вскоре ничего не останется.

Я внимательно посмотрел на женщину:

— А вы, случайно, не большевичка?

— Нет, — рассмеялась она, — но я знаю, как представители разных демократических организаций на все корки честят большевиков.

Въехали в Киев. Задержался на вокзале, чтобы выяснить положение. Извозчиков перед вокзалом нет.

Из города доносится редкая ружейная стрельба. Неподалеку от вокзала на Фундуклеевской улице остатки баррикад, сооруженных из телеграфных столбов, из мебели, притащенной из прилегающих домов, из поваленных заборов. Проезд загроможден, и по улицам можно ходить только пешеходам; трамваи не ходят.

Далеко в город пойти побоялся, так как стрельба еще не стихла. На вокзале узнал: большевики победили Раду и сейчас вся власть в руках большевиков, которых поддержал киевский гарнизон, особенно технические части, расположенные в окрестностях.

На вокзале и на платформе расклеены огромнейшие плакаты с декретами Совета Народных Комиссаров; воззвание от Киевского совета о том, что сопротивление контр-революционной рады сломлено, что Совет рабочих и солдатских депутатов взял власть в свои руки и железной рукой водворит порядок.

Поезда в Одессу не ходят, и, по словам коменданта станции, надо подождать не меньше двух дней, пока наладится регулярное движение. Переночевав на вокзале, утром отправился в город, занял номер в гостинице и, в сопровождении одного саперного офицера, с которым познакомился на вокзале, объехал главнейшие улицы, с любопытством смотря на те повреждения, которые здесь произошли в результате бывших здесь несколько дней подряд боев.

Крещатик, главная улица Киева, оправилась одной из первых. Уже на другой день на этой улице вновь ярко осветились витрины магазинов, открылись кафэ, и публика лавой гуляла по широким тротуарам, как будто бы никаких боев и не было.

Зашел на вокзал, где узнал, что первый поезд на Одессу идет завтра, но на этот поезд такое огромное количество пассажиров, что достать билет нет никакой возможности, если не удастся получить специальное разрешение на проезд в штабном вагоне. Толкнулся к коменданту станции, которого застал за сдачей дел вновь назначенному от имени Совета рабочих и солдатских депутатов комиссару станции. Обратился к комиссару, рослому рабочему красногвардейцу:

— Я еду из Питера, — сказал я, — к себе в комитет на Румынский фронт, принадлежу к левым группировкам. Хотелось бы скорее попасть на место, чтобы информировать о положении дел здесь и в Петрограде.

Комиссар внимательно осмотрел мои документы, задал несколько вопросов о работе Крестьянского совета, о членах президиума, об отношении к Румчероду, и, очевидно, удовлетворившись моими ответами, сделал распоряжение предоставить мне место в штабном вагоне.