Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно…» [1339]

Уже это мнение Ленина крайне интересно, но далее следует абзац, на мой взгляд, ещё более интересный и важный:

«Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому»… [1340]

Есть выражение: «Убить словом». И это – как раз тот случай. Думаю, Ленин понимал, что сказал. Выдать оценку одному из двух «выдающихся вождей современного ЦК» большевистской партии как небольшевику…

Это, знаете ли…

При этом Ленин ещё и подчеркнул, что после характеристики личных (точнее сказать – деловых) качеств Сталина и Троцкого, он даёт уже не личную, а политическую оценку не только Зиновьеву с Каменевым, но и дополнительно – Троцкому.

И эта политическая оценка Троцкого была убийственной!

Дал Ленин политическую оценку и двум молодым членам ЦК – Бухарину и Пятакову, о которых он написал: «Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил)…». Но сказано о них было так:

«Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики).

Затем Пятаков – человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьёзном политическом вопросе » … [1341]

Ленин, правда, оговаривался, что замечания в части Бухарина (в 1922 году – главный редактор «Правды») и Пятакова (в 1922 году – заместитель Председателя Госплана и Председатель Главного концессионного комитета) он делает «лишь для настоящего времени» и в предположении, что «эти оба выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности».

Однако оба «выдающихся и преданных» работника «случая» учесть ленинскую критику так и «не нашли» – в отличие от Сталина, к слову.

Бухарин годами вилял то справа налево, то слева направо и в итоге вошёл в антисталинский заговор, что было равнозначно антисоветскому заговору, за который полагался один приговор – расстрел. Причём о Бухарине позднее будет сказано кое-что и дополнительно.

Пятаков сразу после смерти Ленина выступил в поддержку Троцкого против Сталина, потом «покаялся», бурно поддерживал Сталина, во время подготовки процесса над Зиновьевым и Каменевым публично требовал для них смертного приговора, но кончил тоже пулей – в 1937 году.

Расстрел Пятаков получил за дело – за руководство троцкистским подпольем, за вполне реальные заговоры. В последнем слове он сказал: «Не лишайте меня одного, граждане судьи! Не лишайте меня права на сознание, что и в ваших глазах, хотя бы и слишком поздно, я нашёл в себе силы порвать со своим преступным прошлым». И 47-летний Георгий Пятаков в таком своём последнем слове был, вне сомнения, искренен.

Его жизнь была насыщенной, но вряд ли можно сказать, что условия его жизни способствовали выработке у него – человека безусловно способного (сам Ленин удостоверил это) – того, что называют идейным и нравственным стержнем личности. Вот эта аморфность позиции при несомненных амбициях в конце концов Пятакова и подвела.

Пятаков родился в 1890 году в Черкасском уезде Киевской губернии в семье управляющего Марьинским сахарным заводом, то есть в детстве и отрочестве лишений и нужды не знал, а вот баловать – баловали.

В пятнадцать лет увлёкся революцией, но – как анархист. Потом – экономический факультет Петербургского университета, откуда его в 1910 году исключают, и Пятаков уходит в профессиональные революционеры уже как большевик. Он арестовывается, ссылается, в октябре 1914 года бежит из ссылки в Швейцарию к Ленину, сотрудничает с ним, конфликтует с ним, и этот сюжет читателю известен.

После Февральской революции Пятаков возвращается в Россию, становится председателем Киевского комитета партии, но…

Но уже в апреле 1917 года выступает против «апрельских тезисов» Ленина, то есть – против идеи пролетарской революции. После Октября Пятаков вместе с Бухариным возглавляет «левых коммунистов» и выступает против Ленина и Брестского мира с позиций «революционной войны».

Колебания, неустойчивость, а в итоге…

Что ж, Ленин был прозорлив. Зная Пятакова прекрасно ещё со времён совместной работы и жизни в эмиграции, он совершенно справедливо сомневался, что на Пятакова можно положиться в серьёзном политическом вопросе.

Ленин это предполагал.

Сталину пришлось со временем в этом убедиться.

1923 год начался для прикованного к постели Ленина с диктовок его так называемых «последних писем и статей». Однако и «грузинское дело» волновало Владимира Ильича чрезвычайно, и дневник его дежурных секретарей то и дело фиксирует его постоянное внимание к этому «делу». Оплеухе, которую дал Серго в сердцах негодяю Кобахидзе, Ленин даже название особое придумал – «биомеханика» (ПСС, т. 45, примеч. 288 на с. 606).

30 января 1923 года дежурный секретарь Лидия Фотиева записала:

« 24 января Владимир Ильич вызвал Фотиеву и дал поручение запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу и детально их изучить… Он сказал: „Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об ‘инциденте’, и это на меня очень тяжело повлияло“ …»

Да, повлияло.

Ещё и как!..

Можно ли, однако, винить Дзержинского в том, что он осведомил больного Ленина об оплеухе? Пожалуй что, и нет. Не сделал бы этого Дзержинский, сделали бы другие – нашлись бы информаторы. В результате Ленин всё равно разволновался бы, а при этом перестал бы доверять Дзержинскому.

Нет, добивали здоровье Ленина, и вполне сознательно, Троцкий, Каменев, Бухарин, Зиновьев, возможно и Рыков…

3-го февраля 1923 года Ленин опять возвращается к «грузинской комиссии»…

И 5-го февраля…

И 7-го…

И 14-го…

Ту настойчивость, с которой Ленин раз за разом возвращался мыслью к этому дутому «вопросу», иначе как болезненной не назовёшь! Но ведь Ленин и был тогда болен. Он ещё сохранял ясность мысли, однако эмоции, судя по «тревогам» Ленина, оказывались уже спутанными.

А вот то, с какой настойчивостью хрущёвцы в 1956 году начали раздувать якобы конфликт Ленина со Сталиным в начале марта 1923 года, не назовёшь иначе как преступлением против исторической истины. Речь – о якобы грубости Сталина по отношению к Крупской…