Черубина де Габриак - Исповедь

Вот о ней не знаю больше.

Мне жаль, что Вы уезжаете из Парижа, кажется, что в Петербурге Вам будет не свободно и грустно.

А Аделаида Герцык останется навсегда в Париже? Читали Вы роман Senancour’a «Obermann» [159] ?

Не забывайте же меня.

Лиля.

8/21 II <19>09

Дорогой Макс Александрович, я у моего человека достала «Le roman de la Momie» [160] , т<���ак> ч<���то> не нужно его для меня покупать; п<���отому> ч<���то> еще у него есть Bergerac [161] и Gobineau (La religion de l’Asie centrale) [162] , a Lovingiul [163] по всей вероятности, есть в Публ<���ичной> Библ<���иотеке>.

Мое издание Gautier — другое, т<���ак> ч<���то> мне хочется знать, с какой главы переводит Ел<���ена> От<���тобальдовна> [164] .

Не хотите ли Вы переводить для клас<���сической> книги Cazotte «Le diable amoreux» [165] , он очень удобен по формату, или «Contes d’Hamilton» [166] ?

А ко мне нужно приходить, но не во вторник, завтра или в среду.

В четверг у Марго Вас не увижу?

Можно придти к Вам опять в субботу и принести немного «Momie»?

От Вас светло и спокойно.

Лиля.

Мама говорит, что она Вам кланяется.

17 апреля. <1909>

Макс, дорогой, я обещала Вам написать, что было у Иванова [167] ; было очень нехорошо, содержание лекции передавать я Вам не буду, п<���отому> ч<���то> читал ее не Вяч<���еслав> Ив<���анович>, а Верховский.

Было, м<���ожет> б<���ыть>, и верно, но очень скучно; я смогла вынести лишь то, что лучше хорошая рифма, чем плохая; 23 апр<���еля> опять будут говорить о рифме, но уже сам Вяч<���еслав> Ив<���анович>, тогда я напишу Вам подробно. После чая Пяст читал свою поэму, написанную «тоннами» (построение, близкое к октаве) [168] , местами — хорошо.

Домой я возвращалась одна, по светлому, пустому городу, и это было лучше всего. Теперь Наташа К. не поедет к Вам, п<���отому> ч<���то> она уже куда-то уехала.

Я купила себе много Datura ciedien [169] .

Ваш Гомер теперь висит над моим столом, и оттого на нем строже и значительнее.

Мне грустно, что нет цветов, вложить в это письмо.

Присылайте мне стихов Ваших и думайте обо мне.

Кажется, никогда не придет май, конец его [170] .

Письмо рвется, и не те слова.

Лиля.

P. S. Я послала в Париж 100 fr.

<18 января 1910>

Макс, дорогой, я видела Пантеона [171] на вернисаже [172] и пойду к нему лишь завтра. Вчера у Амори [173] не была, а Дикс [174] был у меня, было не слишком хорошо. Я еще не получила письма от Моравской — очень хочу ее видеть, я прочла несколько ее стихов Маковскому [175] , он в восторге, хочет ее печатать; так что это уже ее дело.

Аморя, по-моему, ей ничего не даст, ей нужен возврат в католичество, или через него. Диксу ее стихи не понравились.

А у меня чувство — что я умерла, и Моравская пришла ко мне на смену, как раз около 15-го, когда Черубина должна была постричься [176] . Мне холодно и мертво от этого. А от М<���орав>ской огромная радость!

Макс, Макс, я, как слепая, я не знаю, что со мной.

А видеться не могу — п<���отому ч<���то> не могу вынести этого.

Лиля.

Понед<���ельник>.

Утром.

Суббота. 6/2 <1>910. СПБ

Я сегодня утром рано отправила тебе мою от<���к>рыточку; а в 11 получила от тебя из Джанкоя.

И стало спокойнее. Я рада твоей книге [177] , рада тому, что очень скоро у меня она будет.

И так завидую тому, что ты один, там, в Коктебеле.

Рада, что не приедет Брюсов. Я теперь очень занята; Аполлон присылает мне перевод за переводом, неразборчивые и гадкие. Они меня делают тупой. Я ненавижу Paul Adam [178] , синдикализм [179] , Rene Ghil [180] , а больше всего Chantecler [181] .

До того нехорошо. Я чиню зубы, и они болят. Когда они болели в Коктебеле, то всходило солнце и зажигало желтые мальвы.

Здесь оттепель.

А внутри, Макс, я не знаю, что внутри! Я все думаю, и слова большие, возмездье, искупленье, отреченье, только все это неверно. Я очень мучаюсь. Не знаю, чем; внутри нет точки.

Я хочу, чтоб мне где<-нибудь> можно было переночевать; у меня душа черная, у меня все болит. Я не пишу стихов, т. е. написала плохие.

Точно умираю, или слепну. Макс, во мне нет радости. Я мучаю и тебя, и себя очень, я не понимаю, чем.

Это очень нехорошо — эгоизм, но мне от него некуда уйти.

Тебе не скучно со мной?

Макс, у меня слова не те, читай за ними, глубже. Пожалуйста.

Ты обещал писать стихи, мне письмо в стихах — не забудь. Я жду. Я всех слов жду. Так голодна я. А что Ал<���ександра> Мих<���айловна> [182] ? Что Феодосия?

Мне нужно твердости.

Макс, любимый мой!

Лиля.

1 марта <1910>

Твои письма дают радость и тоску. Радость, п<���отому> ч<���то> ты мне дорог, и твой покой тоже, тоску, п<���отому> ч<���то> все ясней, что нет к тебе возврата [183] . Но это без боли, Макс, и не нужно, чтоб у тебя была; п<���отому> ч<���то> я не дальше, я, м<���ожет> б<���ыть>, гораздо ближе подойду к тебе, но только ты не путь мой. А где путь мой <���—> не знаю.

Твои «весенние» стихи я плохо чувствую, а сегодняшние мне близки, особенно «цвета роз и меда» [184] . А в первом мне не нравится, что фразы разрезаны, конец на другой строчке, чем начало; потом нехорошо, что лик — жен<���ского> рода (хотя, м<���ожет> б<���ыть>, это по Далю?) [185] .

А предпоследнее стихотворение о «семисвечнике» мне очень близко, но выбрось последние 4 строчки; жабры, плевы <���—> все это никуда; плохо и то, что семисвечник обращается в канделябр, почему не в люстру или лампу [186] ?

Помочь тебе в стихах, что я могу — я молчу. Я написала два-три прескверных стишка, которые даже не шлю.

Аморю и Дикса случайно не видела 2 недели, когда Дикс был занят. Теперь вижу опять. Аморя хочет ранней весной уехать из П<���етербур>га и не возвращаться в него зимой. Это очень грустно.

Моравскую я не хочу видеть, п<���отому> ч<���то> она мне ни к чему; что я найду в чужой, если я еще не нашла самой себя?

Лето я, наверное, проведу в Петербурге.

Целую тебя. Пиши. О себе!

Лиля.

8 VI. <1>912. 5 л<���иния>, д. 66, кв. 34 СПБ

Дорогой Макс, спасибо за книгу, очень, больше ничего не надо мне, — спасибо. Fabre d’Olivet [187] мне очень нужен, отчаивалась найти. Спасибо, милый.

И за все, что в письме, Макс, благодарю тебя. Мне не за что прощать тебе, нечего. Разве ты обманывал и разве не сгорела бы я уже, если б осталась. Сначала так тосковала по тебе, по твоему, но знала, встречусь, — и опять, как в бездну.