Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Однако реализация проекта задерживалась не только из-за вопроса о финансировании.

Молодое государство нуждалось в героических символах, и несколько чиновников, занимавшихся данным вопросом, считали, что сначала следует привезти из Вены гроб основателя сионизма Теодора Герцля, а уж потом – прах жертв Холокоста: ведь Герцль символизировал победу, а Холокост – поражение. Так и было сделано.

Кроме того, разгорелся спор, какую роль в захоронении праха погибших в Холокосте должно играть государство и какое участие в этом должен принимать Главный раввинат. Это был один из тех споров между светскими и религиозными кругами, которые происходят в Израиле постоянно.

Наконец, в связи с этим возник и еще один вопрос: а только ли прах евреев находился в урнах, которые Визенталь предложил захоронить в Израиле, или прах неевреев тоже?

В конце концов терпение Визенталя лопнуло и он послал в «Яд-Вашем» телеграмму, в которой извещал, что направляется в Рим, где собирается сесть на итальянский пассажирский самолет, везет прах с собой и просит подготовить к его приезду все необходимое. Только тогда сотрудники «Яд-Вашем» поспешно создали комиссию, занявшуюся организацией траурной церемонии. Работа комиссии сопровождалась взаимными обвинениями со стороны представителей различных ведомств, и информация об этом попала в газеты. Разразился скандал. Тем не менее в последний момент спикер кнессета все-таки успел вставить в протокол очередного заседания выражение соболезнования от имени правительства, и похороны широко освещались прессой.

Это был первый визит Визенталя в Израиль; он приехал по польскому паспорту. Ему организовали теплую встречу и не досаждали вопросами, которые напрашивались сами собой: где именно прах был собран? как можно доказать, что это действительно прах жертв нацистов? как Визенталь установил, что в концлагерях Австрии было убито именно двести тысяч человек? (Кстати, одна газета, по-видимому, сочла, что двести тысяч – это слишком мало, и написала: «двести пятьдесят».) Пресса была склонна замалчивать и тот факт, что в урнах содержались только символические образцы праха, и писала об этих урнах так, словно в них находился прах всех двухсот тысяч погибших.

Визенталь был очень взволнован. «Я, – пишет он, – шел за саркофагом и вспоминал в этот момент своих близких, товарищей, друзей и всех тех, кто заплатил своей жизнью за один-единственный грех – за то, что они родились евреями. Я смотрел на саркофаг и видел перед собой лицо мамы, каким оно запомнилось мне в тот день, когда я видел ее в последний раз. В тот страшный день, когда я вышел утром из дома и пошел на принудительные работы за пределами гетто, еще не зная, что, когда вечером вернусь, ее уже не будет и я больше никогда ее не увижу».

Захоронение праха жертв Холокоста было для Визенталя лишь первым этапом гораздо более грандиозного плана. Он наделся построить в память о погибших огромное здание, которое называл «мавзолеем». До нацистской оккупации Визенталь изучал архитектуру. Нарисовав эскиз мемориала, он предложил возвести его в одном из лесов в окрестностях Иерусалима, куда, по его замыслу, следовало перенести и урны с прахом, захороненные в Сангедрии. Он изобразил нечто вроде выложенной мрамором сцены, на которой возвышались две массивные башни – точная копия ворот концлагеря Маутхаузен, – а также каменный купол, под которым располагался круглый зал памяти с черным полом.

Это был первый его проект мирового масштаба. Человек инициативный, уверенный в себе, убежденный в правильности того, что делает, он уже тогда проявил свой врожденный талант к привлечению внимания общества к своим идеям и делам. Прежде чем отправиться в Израиль, он разослал проект мавзолея множеству еврейских организаций и видным еврейским общественным деятелям разных стран. Предполагалось, что этот мавзолей станет также свидетельством того, что в Австрии закрыты все лагеря для перемещенных евреев и их обитатели репатриированы в Израиль.

Многие обещали ему помочь. В апреле 1952 года Визенталь послал свой проект Бен-Гуриону. «Мы, – писал он, – можем собрать требуемую сумму в течение двух лет». Канцелярия премьер-министра вежливо уведомила его, что проект переслали в «Яд-Вашем».

Визенталь не требовал назначить его главным архитектором проекта, но, по-видимому, ожидал, что именно так и будет и если его предложение примут, то он, возможно, покинет Австрию, переедет в Израиль и станет архитектором.

«Шатер памяти», построенный впоследствии в мемориале «Яд-Вашем» в Иерусалиме, напоминает зал памяти, который предлагал возвести Визенталь. Небольшая часть праха, привезенного им для захоронения в Сангедрии, позднее была перенесена в «Шатер памяти», но сам он в этом участия не принимал и архитектурой больше никогда не занимался.

Драма жизни Симона Визенталя погребена в нескольких сотнях кляссеров общим объемом примерно триста тысяч страниц. В этих кляссерах хранятся письма, которые он получал, а также копии писем, написанных им самим за шестьдесят лет деятельности в качестве «охотника за нацистами».

Самые ранние документы в первом кляссере относятся к 1945 году, когда он – ходячий скелет весом в сорок четыре килограмма, – ни на что не надеясь и не зная, куда идти, только что вышел из концлагеря Маутхаузен. А метрах в десяти от этого кляссера на той же полке стоит кляссер, относящийся к 80-м годам, и в нем записка: «Дорогой Саймон, береги себя и оставайся счастливым. Я тебя люблю, и ты нам всем нужен. Элизабет Тейлор».

Неутомимый борец со злом, беззаветно преданный защите прав человека, Визенталь сумел стать предметом восхищения для людей из многих стран мира. В голливудских фильмах его изображали культовой фигурой, десятки университетов удостоили его почетного докторского звания, президенты США принимали его в Белом доме, и он получал от всего этого большое удовольствие. Но когда он сказал, что президент Джимми Картер нуждается в нем больше, чем он нуждается в Картере, то был прав. Один из сотрудников Центра Визенталя в Лос-Анджелесе заметил, что, если бы Визенталя не существовало, его следовало бы выдумать, потому что люди во всем мире – как евреи, так и неевреи – нуждались в нем как в символе и источнике надежды. Он бередил их воображение, очаровывал их, увлекал, пугал, пробуждал угрызения совести и дарил утешающую веру в добро. В их глазах он был единственным евреем на земле, взявшим на себя труд позаботиться о том, чтобы даже последний из оставшихся в живых нацистов не умер свободным и беззаботным человеком, ибо еврей Визенталь будет преследовать его, отыщет и приложит все силы, чтобы тот предстал перед судом и понес наказание ради торжества справедливости.