Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Это случилось во Львове. Судя по всему, в тот период Визенталь сидел в концлагере Яновский и работал в железнодорожных мастерских Восточной железной дороги. Однажды их повели на работу. Они шли по улицам города, который он хорошо знал. Прохожие на них глазели, а некоторые поднимали руки, чтобы помахать на прощанье, но из страха перед эсэсовцами сразу же руки опускали. По пути Визенталь увидел человека, которого знал еще со времен учебы в Политехническом. Тот тоже его узнал, но побоялся поприветствовать даже кивком головы. Было заметно, насколько тот удивлен, что Визенталь еще жив. «На лицах прохожих, – пишет Визенталь, – можно было прочесть, что мы обречены».

Визенталя и его товарищей привели в Политехнический институт. Это было впечатляющее неоклассицистское здание с фасадом, украшенным шестью мраморными колоннами. Визенталь вспомнил, как в годы его учебы в Политехническом студенты время от времени объявляли «день без евреев». Ныне здание служило армейским госпиталем. Мимо ухоженных газонов евреев провели на задний двор. То и дело въезжали и выезжали машины «скорой помощи», и, чтобы дать им проехать, арестантам приходилось прижиматься к стенам. В конце концов их передали в распоряжение бригадира-немца.

«У меня, – пишет Визенталь, – было какое-то странное чувство. Я пытался вспомнить, бывал ли я в этом дворе раньше. Видимо, нет. Для этого не было причины». Вдоль стен стояли большие контейнеры из-под бетона, в которых лежали пропитанные кровью бинты, а вокруг все было уставлено коробками, мешками и упаковочными материалами. Визенталь и его товарищи погрузили их на машины. Воняло лекарствами, дезинфицирующими веществами и гнилью.

По двору сновали медсестры Красного Креста и работники госпиталя. На скамейках сидело несколько легко раненных солдат. Один из них встал и подошел к арестантам. «Он, – пишет Визенталь, – смотрел на нас с таким равнодушием, словно мы были животными в зоопарке. Видимо, думал, сколько времени нам осталось жить». Одна рука у него была перевязана, а другой он поднял камень и с криком «Еврейская свинья!» швырнул его в Визенталя. Однако тот успел увернуться и не пострадал. Вдруг одна из медсестер, которая видела, что произошло, подошла к Визенталю, спросила, еврей ли он, и велела следовать за ней.

Войдя в здание госпиталя, они стали подниматься по лестнице, и Визенталь снова попытался вспомнить, бывал ли он здесь прежде. Ему казалось, что раньше он поднимался и спускался по какой-то другой лестнице. Медсестры и врачи смотрели на него изумленно. Через несколько минут они пришли в зал, который Визенталь хорошо помнил: здесь ему вручали диплом. Медсестра остановилась и заговорила с другой медсестрой. У Визенталя промелькнула мысль о побеге: ведь он знал здесь каждый коридор – но тут он впал в прострацию, забыл о медсестре и вспомнил своих преподавателей-антисемитов, неоднократно пытавшихся провалить его на экзаменах. Перед глазами у него всплыла рука одного из них. Черным карандашом она безжалостно перечеркивала абзац за абзацем в его дипломной работе.

Медсестра сделала ему знак подождать, и он очнулся. Облокотившись на перила, он взглянул в пролет лестницы и увидел раненых, которых несли на носилках. Они лежали на спинах и смотрели вверх. Их взгляды встретились. Визенталь снова вспомнил годы учебы, но тут за ним вернулась медсестра, и было видно, как она рада, что он все еще там. Она привела его в кабинет декана, но вместе письменного стола и деревянных шкафов, которые помнил Визенталь, теперь там стояли белая кровать и прикроватная тумбочка. «Из-под одеяла, – пишет Визенталь, – на меня смотрело что-то белое, и поначалу я не понял, что происходит».

Медсестра склонилась над кроватью, что-то шепнула, и в ответ тоже послышался шепот, только более тихий. В полумраке, царившем в комнате, Визенталь смог различить теперь неподвижно лежавшую фигуру, закутанную в белое. Он попытался разглядеть голову. Приказав ему никуда не уходить, медсестра вышла из комнаты, и тут фигура на кровати шепнула: «Подойдите, пожалуйста, поближе. Я не могу говорить громко».

Сейчас Визенталь видел фигуру уже лучше: белые руки, вены, из которых словно вытекла кровь, полностью забинтованная голова. Обнажены были только рот, нос и уши. Визенталь не был уверен, что все это происходило с ним на самом деле. Он стоял в кабинете декана, на нем была одежда арестанта, а перед ним лежал то ли живой, то ли мертвый человек, и он понятия не имел, кем тот был.

Он неуверенно присел на край кровати, но раненый попросил его придвинуться ближе. «Мне осталось жить мало. Я знаю, что мой конец близок, – прошептал он и замолчал. Визенталь тоже ничего не говорил. – Я знаю, сказал раненый, что погибло много людей, но прежде, чем я верну свою душу Творцу, я должен сбросить с себя мучительный груз; иначе я не смогу умереть спокойно».

Визенталь чувствовал, что раненый пристально смотрит на него сквозь бинты, покрывавшие глаза. Он объяснил, что одна из медсестер, которая принесла ему и прочитала вслух письмо от матери, сказала, что во дворе госпиталя находятся арестанты-евреи, и он попросил ее привести одного из них к нему. Визенталь подумал было, что раненый – еврей, захотевший перед смертью вернуться в лоно своего народа, но тут раненый представился. Визенталь упоминает только его имя, Карл.

Карл был эсэсовцем. Он взял Визенталя за руку, крепко ее сжал и сказал, что должен поведать ему об ужасном преступлении, совершенном им год назад. Его матери об этом знать нельзя, но он обязан рассказать об этом какому-нибудь еврею. Визенталь не испугался: не было такого кошмара, с которым бы он уже не сталкивался. Тем не менее он чувствовал себя не в своей тарелке. Он понял, что солдат хочет перед ним исповедаться, и подумал, что когда-нибудь на его могиле вырастет подсолнух.

«Я не родился убийцей», – заговорил солдат. Он был из Штутгарта, ему шел двадцать первый год. «Я слишком молод, чтобы умирать, – сказал он. – Я еще не успел насладиться жизнью». Визенталь подумал о детях, которых убили нацисты, и умирающий эсэсовец словно прочел его мысли. «Я знаю, о чем вы сейчас думаете, но разве мне нельзя сказать, что я умираю слишком молодым?» Его отец был рабочим, членом социал-демократической партии, и с приходом к власти нацистов у него, как и у многих других, были неприятности. Мать воспитывала Карла в духе католицизма, но он стал нацистом и, когда началась война, добровольно вступил в СС. За дверью послышался голос медсестры, приведшей Визенталя к раненому.

Эсэсовец рассказывал свою биографию очень подробно, и Визенталь недоумевал, почему тот не говорит ему, чего он от него, собственно, хочет, и тут наконец раненый начал рассказывать про то, что случилось в августе 1941 года, когда он участвовал в штурме Днепропетровска, большого города на востоке Украины. Он описал, как они с боями захватывали дом за домом, и сказал, что на одной из улиц стояла группа евреев. Их было человек сто пятьдесят или двести, и среди них были женщины с грудными детьми на руках.