Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Понятия исповеди и прощения придавали этой дискуссии теологическое измерение. Эти понятия используются как в иудаизме, так и в христианстве, но без веры в Бога они лишены смысла. Холокост заставил многих людей свою веру в Бога пересмотреть. Визенталь был человеком нерелигиозным и поэтому не пытался самостоятельно ответить на вопрос «где во время Холокоста был Бог?». Вместо этого он обратился к специалистам: философам, писателям, религиозным лидерам, а также к нескольким государственным деятелям.

Многие из тех, кому Визенталь писал, ответили, что он принял правильное решение. «Мне кажется, – отвечал ему из США философ Герберт Маркузе, – я бы действовал так же, как вы… Не может быть так, чтобы кто-то разгуливал по миру, с наслаждением убивая и пытая других людей, а затем просто попросил бы прощения и получил его. На мой взгляд, так мы от преступности никогда не избавимся». Американская писательница Синтия Озик, приславшая Визенталю длинную и аргументированную статью, пошла еще дальше. «Говорят, что месть приводит к оскотинению, а прощение – к очищению, – писала она. – А по-моему, верно как раз обратное… Пусть эсэсовец умрет непрощенным. Пусть он идет к дьяволу».

Итальянский писатель Примо Леви заверил Визенталя, что хорошо понимает терзающие его сомнения, но, по его мнению, в обстоятельствах, которые Визенталь описал, принятое им решение представляло собой наименьшее из зол. Если бы он раненого простил, то нанес бы себе тяжелый нравственный удар и мучился бы намного сильнее, ибо в тот момент считал себя представителем всего еврейского народа. Леви сомневался в том, что раненый эсэсовец действительно раскаялся. Тот факт, что он потребовал привести к нему арестанта-еврея, свидетельствовал, по словам Леви, о том, что он остался нацистом и антисемититом, в глазах которого еврей – не то дьявол, не то чудотворец. В таком же духе написали Визенталю и несколько христиан, в том числе немецкий протестантский богослов Мартин Нимёллер.

Однако некоторым религиозным лидерам, верившим в религиозное откровение, раскаяние и прощение, одобрить принятое Визеналем решение было трудно. Так, австрийскому кардиналу Кёнигу потребовались все его ораторские способности, чтобы, с одной стороны, признать, что Визенталь прав, а с другой – не впасть в противоречие со своей верой. Иисус, писал Кёниг, учил, что прощению нет границ, но, учитывая ужасы, которые пережил Визенталь будучи заключенным концлагеря, кардинал понимал, почему тот не смог простить умирающего. Тем не менее, поскольку «вы выслушали его… проявили к нему сострадание», эсэсовец – который, по-видимому, «все еще верил в Бога» – «почувствовал, каким-то образом, что вы его принимаете, иначе бы не оставил вам свои личные вещи». Были и такие, кто считал, что вопрос нерелевантен; американский писатель Герман Вук и израильский историк Шауль Фридлендер написали, что Визенталь поставил вопрос, на который нет ответа.

Проект был очень амбициозным; Визенталь хотел больших имен. Однако многие – Ханна Арендт, Давид Бен-Гурион, Хабиб Бургиба, Джомо Кениата, Гюнтер Грасс, Артур Миллер, Джулиан Хаксли, Эрих Кёстнер, Чарли Чаплин и некоторые другие – ему не ответили.

Не менее интересен и список людей, которые в проекте участвовать отказались, но взяли на себя труд объяснить почему. Так поступили, в частности, Грэм Грин, Барбара Такман, Элиас Канетти, британский историк Алан Джон Персиваль Тейлор, Бертран Рассел и Эли Визель. Канетти, например, написал, что на поставленный вопрос могут отвечать только те, кто, подобно Визенталю, испытал ужасы Холокоста на себе, тогда как он (Канетти) в это время жил в Англии и находился в безопасности. «Может, мне стоит этого стыдиться?» – спрашивал он. Тейлор написал, что не может судить о моральном поведении других людей. «Мне, – пояснил он, – трудно судить даже о своем собственном моральном поведении». Секретарша Рассела прислала открытку, в которой писала, что Рассел получает так много просьб подобного рода, что отвечать на все не имеет возможности. А Визель написал, что в симпозиумах участвовать не любит.

Впоследствии Визенталь вспоминал, что идея книги возникла у него в связи с приближавшимся двадцатипятилетием окончания войны, когда было много разговоров о необходимости прощения. В ФРГ к тому времени выросло новое поколение, требовавшее снять с него вину родителей. «Я хотел показать, что это совершенно личное дело, – пишет Визенталь. – Я могу простить только за то, что сделали мне, но у меня нет права прощать от имени других». По его словам, он обратился к такому большому количеству мыслителей не потому, что был неуверен в своей позициии, а потому, что понял: в рассказанной им истории поднимается принципиальный вопрос, затрагивающий людей во всем мире. В этом отношении он был прав – книга была переведена примерно на двадцать языков. При этом список комментаторов в каждой стране менялся в зависимости от местной конъюнктуры.

В американском издании книги епископ Дезмонд Туту рассказал, что, когда Нельсона Манделу, просидевшего 27 лет в тюрьме, избрали президентом Южной Африки, он пригласил на церемонию инагурации своего белого тюремщика. Туту хорошо понимал политическую значимость прощения: он был инициатором создания Комиссии правды и примирения (The Truth and Reconciliation Commission), на которой заслушивались показания жертв апартеида. Многие из них выразили готовность преступников простить. «Прощение не есть некое туманное понятие, – писал Туту. – Прощение – это реальная политика. Без прощения нет будущего».

Во многих школах «Подсолнух» был включен в программу обучения. Детей просили написать, что бы они сделали на месте Визенталя, и сотни школьников присылали ему свои сочинения. Он был очень этому рад и почти до конца своих дней им отвечал. «Мне 93 года, но мой сегодняшний ответ раненому солдату не отличался бы от тогдашнего», – писал он школьникам общины «Шаарей-цедек» [7]из города Тампа, штат Флорида.

Среди известных людей, которых Визенталь спросил, что бы они сделали на его месте, был также западногерманский писатель Генрих Бёлль. Сначала он прислал Визенталю записку, в которой попросил дополнительное время на размышления, а затем – длинное письмо. Однако рассматривать в нем поставленную Визенталем моральную дилемму он не стал. Бёлль считал, что Визенталь упустил возможность использовать обсуждение преступлений нацистов для разговора о преступлениях регулярной армии. Что эсэсовцы совершали преступления, писал он, это бесспорно, но преступления вермахта ни на суде над Эйхманом, ни на других процессах разоблачены не были и остались окутаны туманом. Это, считал Бёлль, не случайно. Преступления вермахта были затушеваны из жалости к ФРГ и ее армии. Поэтому, полагал он, стоило сделать раненого высокопоставленным офицером вермахта, и перед смертью он должен был поручить рассказчику историческую миссию: раскрыть правду о преступлениях немецкой армии.