Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Гриц и Мишель мечтают провести зиму в Петербурге, говорят они об этом с явным намерением завлечь ее туда. Она отделывается шуткой, которую хочется привести полностью, потому что вполне может быть, мой читатель не прочитает дневник, ограничившись этой книгой. Кроме того, этот большой отрывок свидетельствует о ее явном литературном даровании. Напомним, что ей всего семнадцать лет, восемнадцать исполнится только в ноябре.

«Воображаю, что вы там будете делать, — сказала я. — Хотите, я опишу вам вашу жизнь, а вы мне скажете, правда ли это?

— Да, да!

— Прежде всего, вы меблируете квартиру самой нелепой мебелью, купленной у ложных антиквариев, и украсите самыми обыкновенными картинами, выдаваемыми за оригиналы: ведь страсть к искусству и редкостям необходима. У вас будут лошади, кучер, который будет позволять себе шутить с вами, вы будете советоваться с ним, и он будет вмешиваться в ваши сердечные дела. Вы будете выходить с моноклем на Невский и подойдете к группе друзей, чтобы узнать новости дня. Вы будете до слез смеяться над остротами одного из этих друзей, ремесло, которого состоит в том, чтобы говорить остроумные вещи. Вы спросите, когда бенефис Жюдик и был ли кто-нибудь у m-lle Дамы. Вы посмеетесь над княжной Лизой, и будете восторгаться молодой графиней Софи. Вы зайдете к Борелю, где будет непременно знакомый вам Франсуа, Батист или Дезире, который подбежит к вам с поклонами и расскажет вам, какие ужины были, и каких не было; вы услышите от него о последнем скандале князя Пьера и о происшествии с Констанцией. Вы проглотите с ужасной гримасой рюмку чего-нибудь очень крепкого и спросите, лучше ли было приготовлено то, что подавалось на последнем ужине князя, чем ваш ужин. И Франсуа и Дезире ответят вам: «Князь, разве эти господа думают об этом?» Он скажет вам, что индейки выписаны из Японии, а трюфели — из Китая. Вы бросите ему два рубля, оглядываясь вокруг, и сядете в экипаж, чтобы следовать за женщинами, смело изгибаясь направо и налево и обмениваясь замечаниями с кучером, который толст, как слон, и известен вашим друзьям тем, что выпивает по три самовара чаю в день. Вы поедете в театр и, наступая на ноги тех, которые приехали раньше вас, и пожимая руки или, вернее, протягивая пальцы друзьям, которые говорят вам об успехах новой актрисы, вы будете лорнировать женщин с самым дерзким видом, надеясь произвести эффект.

И как вы ошибаетесь! Как женщины видят вас насквозь!

Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погаснув там, приехала блистать у вас.

Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам подкладывают подушку под голову и покрывают вас одеялом сверх вашего фрака, облитого вином, и сверх вашего помятого воротничка.

Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И какие вы тогда бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалки сами себе!

А там, там… около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в танцовщицу и женитесь… Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за кулисами, пока она танцует.

Тут меня прервали, Гриц и Мишель падают на колени и просят позволения поцеловать мою руку, говоря, что это баснословно и что я говорю, как книга!

— Только последнее… — сказал Гриц. — Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь на светской женщине. У меня семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат — я буду безумно любить их.» (Запись от 24 августа 1876 года.)

Так оно, впрочем, и случилось, как предполагал Гриц Милорадович. Каждому — свое.

Летняя жизнь барского дома неспешна. Мужчины ходят купаться на реку. Мария с княгиней сидят на большом балконе барского дома, изнемогая от безделья и нестерпимой жары, перемывая ушедшим косточки. Вид с балкона прелестный:

«Напротив — красный дом и разбросанные беседки, направо — гора со стоящей на ее склоне церковью, утонувшей в зелени, дальше — фамильный склеп. И подумать, что все принадлежит нам, что мы — полные хозяева всего этого, что все эти дома, церковь, двор, напоминающий маленький городок, все, все наше, и прислуга, почти шестьдесят человек, и все!» (Запись от 29 августа 1876 года.)

Гордость и тщеславие землевладельца, в мечты она по-прежнему заносится очень высоко, замуж — так за короля! Полтавские гиппопотамы, всякие там Горпитченко ее не устраивают. Ее заносчивость смешит достаточно трезвого отца. Уж он-то понимает разницу даже между землевладельцами. Скоро они поедут в гости к князю Сергею Кочубею, владельцу знаменитой Диканьки, где бывали и Пушкин, и Гоголь. Этот князь Сергей Викторович Кочубей был до него предводителем полтавского дворянства. Семья Кочубеев знаменита с Петровских времен. Василий Леонтьевич Кочубей был известным обличителем гетмана Мазепы, он писал Петру I доносы о его готовящемся предательстве (как близкий к Мазепе человек он оказался посвящен в планы последнего отложиться от России и передаться ее врагам), но Петр не поверил доносу и выдал Кочубея с соратником, полковником Искрой, самому Мазепе, который после тяжелых пыток их обезглавил.

Кстати, деревня Диканька вместе с другими деревнями была пожалована Василию Леонтьевичу гетманом Мазепой еще тогда, когда отношения их были безоблачны. Дочь Кочубея, Матрена Васильевна, была любовницей Мазепы, он хотел жениться на ней, разведясь с женой. В Пушкинской «Полтаве» Матрена выступает под именем Марии, видимо, Матрена для Пушкина была не так поэтична, хотя он сам в примечаниях называет ее подлинное имя. Пушкин в «Полтаве» предельно историчен, поэтому не следует пересказывать Пушкина, а лучше его прочитать. Приведу только начальные строки «Песни первой»:

Если взять потомство по прямой линии Василия Леонтьевича, то самым знаменитым его потомком был князь Виктор Павлович Кочубей, приходившийся ему правнуком и родившийся в 1768 году. При Павле I в 1798 году, то есть в тридцать лет, он был уже вице-канцлером, при Александре I первым министром иностранных дел, а при Николае I — Председателем Государственного совета и комитета министров; перед самой смертью, в 1834 году, он стал государственным канцлером. На протяжении четырех царств он занимал и многие другие важные посты. При Павле I он был возведен в графское достоинство, а в 1831 году Николай I возвел его с нисходящим потомством в княжеское достоинство Российской империи. Отличительными чертами князя были необыкновенный ум и малороссийская уклончивость. Его единственная дочь Наталия Викторовна (1800–1855), вышедшая замуж за графа А. Г. Строганова, по свидетельству барона М. А. Корфа, была первой лицейской любовью А. С. Пушкина.