Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Это те самые места, где провела первые двенадцать лет своей жизни Мария Башкирцева, не могли все эти картины навсегда не запечатлеться в ее сердце. Почти три года она жила в отцовском имении, в восьми верстах от Диканьки, остальное время в имении деда по материнской линии, Черняковке, как пишется в изданиях дневника, но, скорее всего в Черняховке, после того, как родители разъехались.

Отец Марии Башкирцевой, Константин Башкирцев, был сыном Павла Григорьевича Башкирцева, столбового дворянина, генерала Крымской войны, человека, как пишет сама Мария Башкирцева «храброго, сурового, жесткого и даже жестокого». Всего детей у него было пятеро, один сын и четверо сестер, теток Марии. С некоторыми из них, например, княгиней Эристовой, мы еще встретимся.

Мать ее, Мария Степановна, урожденная Бабанина, вышла замуж двадцати одного года по любви, отвергнув несколько выгодных партий. Впрочем, и Константин Башкирцев был хорошей партией.

Дед Башкирцевой со стороны матери похвалялся, что их род происходит от татар времен еще первого нашествия. Мария Башкирцева по недостатку образования иронизирует над этим, а напрасно, фамилия ее предков со стороны матери действительно татарского происхождения, происходит от тюркского слова baba «отец, дед» — уважительное обращение к почтенному человеку, к старику, встречающееся во многих тюркских языках. Он был современником Пушкина и Лермонтова, воевал на Кавказе, был поклонником Байрона, сам писал стихи. «Еще очень молодым, — пишет Башкирцева в предисловии, — он женился на m-lle Жюли Корнелиус, кроткой и хорошенькой девушке, пятнадцати лет. У них было девять человек детей». Так что Мария Башкирцева была на четверть француженкой и большую часть жизни провела, как можно сказать, на исторической родине.

Такое количество близких кровных родственников создаст клубок сложных, порой трагических взаимоотношений, которые никакого отражения в препарированном издании «Дневника» не найдут.

Братья госпожи Башкирцевой, матери Марии или Муси, как ее звали в детстве, сильно начудили в своей жизни. Например, Георгий Бабанин, дядя Жорж, в двадцать лет женился на тридцатишестилетней вдове Доминике, уже имевшей дочь, а десять лет спустя она же стала, вопреки русским законам, женой другого брата, Этьена (Степана — авт.). Этьен затеял процесс и добился аннулирования брака Георгия, хотя его брак был заключен значительно позже, в результате сын дяди Жоржа (мы не знаем его имени), остро переживая, что он стал внебрачным ребенком, покончил собой. Неудивительно, что эту семью всю жизнь сопровождали слухи и постоянные судебные разбирательства, остракизм со стороны света (в Ницце Башкирцевых не принимала даже родная сестра ее отца, госпожа Тютчева), что доставило много неприятных минут и самой Марии Башкирцевой.

Жорж Бабанин, любимец деда, был самой трагикомической фигурой в этом ансамбле. Постоянно попадающий в разнообразные скандалы, герой светской и скандальной хроники, интересовавшийся только женщинами, вином и картами, преследовавший семью и за границей, вечно клянчивший, а то и просто воровавший у родственников деньги, в конце жизни опустившийся почти до состояния клошара, он доводил их до кошмаров. Немудрено, что его похождения и вообще сведения о нем вычеркнуты из «Дневника». В наиболее полном, дореволюционном русском издании «Дневника» имя дяди Жоржа упоминается только один раз в предисловии, в связи с его дочерью Диной, кузиной Муси, которой посвящены многие страницы. Кстати, поначалу так и остается непонятным, была ли дочь дяди Жоржа, Дина, его дочерью или дочерью Доминики от предыдущего ее брака. Вообще, мы слишком мало знаем об этой семье, чтобы делать какие-либо однозначные выводы. Лишь скрупулезный анализ текста дневника дает нам право говорить о некоторых вещах с определенностью. Например, впоследствии, в Италии, в записях Башкирцевой упоминается Доминика, а поскольку в других случаях два раза говорится о матери Дины, становится ясно, что Доминика и мать Дины одно и то же лицо. Кроме того ясно, что Дина тоже была заинтересована в изъятии всяческих семейных сведений, компрометирующих ее, из «Дневника» Башкирцевой, потому что после смерти кузины вышла замуж за престарелого графа Тулуз-Лотрека и должна была выглядеть безупречной.

Вот что пишет о Жорже Бабанине сама Мария Башкирцева:

«Этот ужасный и несчастный человек уже с девятнадцати лет предавался всем возможным безумствам. Предмет восхищения и обожания родных, он перешагивал через всех, а начал с того, что попал в несколько скандальных историй; но при встрече с полицией испугался и спрятался за юбки матери, которую иногда бил. Он все также пьянствовал, но с некоторыми перерывами, и в эти моменты становился галантным, образованным, загадочным, соблазнительным, очень красивым, рисовал карикатуры, писал восхитительные шуточные стихи, а затем вновь — водка и связанные с ней ужасы». (Неизданное, предисловие).

Какие-то особые отношения связывали ее мать и дядю Жоржа, мать не раз выручала его из полицейских участков, принимала его дома с сомнительными девицами и опустившимися личностями. И, несмотря на все учиненные им скандалы не могла с ним окончательно порвать. Тот, вероятно, тоже любил сестру. Однако все, что касается взаимоотношений брата и сестры, вырвано из дневника матерью Марии, как предположила французская исследовательница К. Конье.

«Мне только что сказали, что мама очень больна, я совсем сонная спустилась в столовую и застала маму в ужасном состоянии, а вокруг всех наших — с перепуганными лицами. Я вижу, что ей действительно плохо. Она говорит, что хотела меня увидеть, прежде чем умереть. Это нервный припадок, но никогда он не был таким сильным. Все в отчаянии. У бедного Жоржа обезумевшие глаза, так он испуган.» (Запись от 25 октября 1873 года; этой записи нет ни в одном русском издании, а последняя строка, с упоминанием имени Жоржа отсутствует и во французском).

Но вернемся, однако, к самой Марии Башкирцевой. Муся росла любимцем всей семьи. Взрослые потакали всем ее желаниям. По обычаям дворянских семей того времени, у нее постоянно были две гувернантки, русская и француженка. Ее учили французскому, игре на рояле, рисованию. Сколько она себя помнила, все время рисовала. Любила рисовать на зеленом сукне ломберного столика, когда взрослые садились за карты. Муся рисовала и мечтала.

Вот как она сама описывает раннее детство, то, что прошло еще в России:

«Но если я ничто, если мне суждено быть нечем, почему эти мечты о славе с тех пор, как я сознаю себя? И что означают эти вдохновенные порывы к великому, к величию, представлявшемуся мне когда-то в форме богатств и титулов? Почему с тех пор, как я способна связать две мысли, с четырех лет, живет во мне эта потребность в чем-то великом, славном… смутном, но огромном?.. Чем я только не перебывала в моем детском воображении!.. Сначала я была танцовщицей — знаменитой танцовщицей Петипа, обожаемой Петербургом. Каждый вечер я надевала открытое платье, убирала цветами голову и с серьезнейшим видом танцевала в зале при стечении всей нашей семьи. Потом я была первой певицей в мире. Я пела, аккомпанируя себе на арфе, и меня уносили с триумфом… не знаю кто и куда. Потом я электризовала массы силой моего слова… Император женился на мне, чтобы удержаться на троне, я жила в непосредственном общении с моим народом, я произносила перед ним речи, разъясняя свою политику, и народ был тронут мною до слез… Словом, во всем — во всех направлениях, во всех чувствах и человеческих удовлетворениях — я искала чего-то неправдоподобно великого…» (Запись от 25 июня 1884 года, за несколько месяцев до смерти.)