Михаил Шевченко - Избранное

Едем… Выбираю места поутоптанней. Все трудней пробиваться. Уже взмок. Останавливаюсь и оглядываюсь.

Деревья под тяжестью снега опустили ветви, будто руки по швам. В переулке — просторнее и светлее обычного. А снег все падает, кружит…

— Тяни, папа! — кричит Максим и поднимает на меня свои любопытные глазенки со снежинками на ресницах. — Тяни, папа!..

И я двигаюсь дальше. И чувствую, как тает снег на лице. И опять, что ни остановка — веселый крик Максима: «Тяни, папа!..»

Возвращаемся к дому. Из калитки выбегает смеющаяся мама.

— Ой, я тоже хочу с Мапишкой!

И усаживается на санки.

— Тяни, папа!..

Проходят выходные. В понедельник, чуть свет, по сугробам натаскиваю воды из колодца от Сетуни, угля и дров, завтракаю наспех, прощаюсь с сыном и бегу на электричку. Надо поспеть на работу.

Под террасой стоят Максимкины санки. Мельком взглядываю на них. И вновь мне слышится: «Тяни, папа!..»

— Папа! Папа! — слышится в бабушкиной комнате. Максим проснулся. Этими словами он начинает свой день. С папой он и засыпает вечером.

Папа — на первом месте. Играть — с ним. Читать — с ним. Есть — у него на коленях… Из всех зовущих рук он предпочитает руки папы. По вечерам он тянет бабушку на станцию встречать папу, хотя с ним вместе возвращается с работы и мама. Она идет впереди, ближе к сыну… Но Максим старается пробежать мимо нее, увернуться от ее расставленных рук — скорее к папе.

Мама огорчена. Она всячески старается завоевать Максимкино расположение. И игрушки ему! И конфеты! Даже купленное папой вручает мама. Но все остается по-прежнему.

— Я еще не видела таких детей! — говорит порой бабушка Наташа. Ее раздражает «нелюбовь» к маме.

— Папа! — зовет проснувшийся Максим.

— Мама, — слышится бабушкин голос.

— Папа, — повторяет Максим.

— Ма-ма, — бабушкин голос громче.

— Папа! — громче и голос Максима.

— Мама! — будто вталкивает это слово бабушка.

— Папа! Папа! Па-апа-а! — раздраженно кричит Максим.

Мама Люда спит. Чтобы не смущать бабушку, я медлю выйти к сыну. И думаю: «Что и как объяснить маме и бабушке, чтобы не обидеть их?..»

Снимает с нижних полок этажерки книги и аккуратно складывает их в стопки на сундуке. Сосредоточенно посапывает — увлечен занятием.

За стеной разговор. Там общая кухня — соседи стряпают. Сегодня выходной. К ним наехало гостей. С самого раннего утра хлопают двери, беготня, смех, крик…

Максим уже привык к коммунальному общежитию. Но когда что-то загрохотало, он крикнул:

— Вавава, не геми! (Варвара, не греми!)

На кухне оживленный разговор. Шум.

— Вавава, не кичи! (Варвара, не кричи!) — снова просит Максим.

Но на кухне за грохотом и криком не слышат Максимкин глас. Пойдем, мальчик, на улицу. Сегодня хорошая погода!.. Да, лучше мы пойдем гулять.

И мы начинаем одеваться.

Зашел ко мне старый институтский товарищ.

— Рот фронт, Максим! — сказал он. У него обыкновение так здороваться.

Максим вскинул кулачок:

— От фонт!

С тех пор у нас и повелось.

— Рот фронт, Максим! — говорю я при встрече или прощании с ним.

— От фонт! — звонко кричит сын и вскидывает к плечу правый кулак.

С террасы мы вкатили стиральную машину в прихожую, Максим тут как тут. То снимал шланг, то крутил стрелку часового механизма, то начинал раскачивать всю машину.

Внутри ее что-то болталось и еще больше привлекало мальчишку.

Мама отгоняла Максима от машины. Вчера на помощь ей снова пришел ключ от шкафа. Максим увлекся игрой с ключом и вроде забыл про машину.

Но когда маме понадобилось в шкаф, он оказался закрытым. А ключа у Максимки не было.

— Мапишка, дай ключик! — требовательно сказала мама.

— Неть юсика, — был ответ.

— А где же он?

Максим показал на стиральную машину.

— В матине юсик.

— В машине? Да когда ж ты успел его туда сунуть? — удивленно спросила мама.

Она сняла с машины кастрюлю с компотом и приподняла крышку.

Максим засуетился. Принес из кухни свой стульчик, приставил его к машине, взобрался на него и давай заглядывать под мамины руки. Вот они достали отжималку, вот ручка отжималки, вот палка для помешивания белья при стирке… Максим смотрел во все глаза, прикасался к вещам и без конца тараторил:

— Мама тостаеть… мама тостаеть…

А мама осмотрела все внутри, а ключ так и не нашла.

— Где же ключ, Максим?..

А сын сидел на полу и жадно рассматривал никелированную ручку отжималки.

Мама уложила все вынутое в машину и опять спросила про ключ.

Сын, успокоенный и довольный, встал, отряхнул руки, пошел на кухню и приподнял клеенку на столе. Под ней, на углу стола, лежал ключ.

…Максиму очень хотелось знать, что там, в машине. И он придумал, как это сделать.

Пришвинская весна света.

Вышли гулять. Максим попросил лыжи. Встал на них и пошел. Медленно, но для первого раза верно.

Прошел по аллее через двор. Я открыл перед ним калитку, и вот он на улице. Щурится от солнца, оглядывает все вокруг.

— Иди вон туда, на лыжню! — сказал я. — Вчера вечером я проложил ее…

— На езню! На езню! — подхватил Максим.

Проваливаясь по колено в сугробы, я помог ему добраться до лыжни. Он сделал несколько шажков, радостный повернулся ко мне.

— Мапима посёй по езне!..

— Все правильно, мальчик. Иди по лыжне. И еще дальше!..

Взял под мышку книгу. Отошел к порогу, остановился и прощально машет рукой:

— Дё идання!

— До свиданья. Ты куда, мальчик?

— На таци, в кою, — отвечает.

— На станцию? В школу? Рано еще в школу.

— Неть-неть, не янё.

Но в школу Максимке все-таки рано. Через три дня ему будет всего лишь два года.

По радио передают песни военной поры — песни моего детства. Те, которые я пою Максиму у его колыбели.

— Узнай песню, — показывает он пальцем на транзистор.

Нарочно отвечаю неточно.

— Эх ты, папа! Это же «Дороги»!..

В голосе гордость. Он знает!

Сварил ему яйцо. Очистил и подношу.

— Ешь.

— Нет. Дай я сам!

Должен сам расколоть скорлупу. Сам очистить.

Вышли гулять. Берет меня за руку и молча тянет за собой. Иду. Вокруг дома. Мимо квартиры дяди Валеры. По тропке к калитке. Сворачивает направо. И прямо к… смородине.

Показывает на ягоды.

— Ам… Ам…

— Рви сам, — говорю.

— Пальчик колет.

Значит, сам уже пытался.

Не вышло.

Давай-ка, папа, нарви.

Укладываю спать.

Затихает. И вдруг спрашивает:

— Папа, ты мой?

— Конечно, — отвечаю.

Обнимает. Тут же засыпает.