Михаил Шевченко - Избранное

Так бывает часто. Девочка, наверно, задавала бы этот вопрос маме. А может, и нет.

Отвел его в детский сад. Вечером спрашиваю:

— Ты что делал в садике?

— Тебя искал, папа.

— А как же ты искал?

— Ходил по всем комнатам. И тебя не было. Почему ты ушел?

На следующий день снова надо идти в детский сад.

— Не хочу туда, — заплакал Максим. — Не хо-чу-у!..

— Почему? Там же хорошо.

— Нет. Нехорошо! Там меня… бьют.

— Не может быть! Ты обманываешь.

— Нет, не хочу! — твердил он свое. — Там все-все гойко, папа. Там конфеты гойкие!..

Попробуй устоять перед таким доводом.

Знает буквы. Обозначает их предметами.

«Т» — молоточек. «Ж» — жучок. «О» — колесико. «П» — ворота. «Ш» — заборчик.

Укладываю спать. В темноте.

— Папа, ты тут?

— Да.

— Ты, папа, не бойся. Если нападут волки, я с тобой.

Бежал по дороге. И упал. Встал молча. Огляделся — никого. И не заплакал. Хотя шлепнулся крепко.

А будь кто-нибудь — наверняка расплакался бы.

Человек хочет жалости. Но понимает, что есть положение, когда жаловаться некому и взывать к ней не надо.

Рассматриваем книжку «Гордый кораблик» — о крейсере «Аврора». Максим дает пояснения к иллюстрациям.

— Это, папа, ты. А это вражеский адмирал. А это у него повязка — вражеская повязка.

— А кто ты сейчас? — спрашиваю.

— А я… я — дружеский адмирал!

По соседству с нами на даче живет Мария Гавриловна. Она часто угощает Максима то яблоками, то ягодами. Он с удовольствием ходит к ней в гости.

Недавно она вышла замуж за соседа по фамилии Горелов. Переселилась к нему и пригласила Максима к себе.

Он вспомнил об этом, когда мы гуляли неподалеку, и сказал:

— Папа, пойдем к Марии Гореловне.

Я расхохотался. Максим тоже.

С тех пор у нас так и зовут ее — Мария Гореловна.

Целую его, придя с работы вечером.

— Ой, папа, ты меня уколючил.

— Папа, ты знаешь, кто я? Я мопедист! Правильно. Если есть велосипедист или мотоциклист, то почему не быть и мопедисту?

Через некоторое время в словообразовании Максим идет еще дальше.

— Я теперь, папа, самокатист!

Это уже от самоката.

Собираюсь на работу. Бреюсь электробритвой. Подходит. Целует меня грустно — я ведь ухожу от него. Говорит ласково:

— Вот теперь ты мягенький, мя-я-гень-кий… А где твоя борода?

— В бритве.

— Что? Она испугалась? Да?..

— Папа, почему «Запорожец» называют консервной банкой? Ни одну машину так не называют…

Вот и объясни попробуй!

Максим хорошо различает марки автомобилей. Как-то остановилась у ворот автомашина. Потянул меня к ней. И, как экскурсовод, начал рассказывать о машине:

— Это кузов. Это капот, а в нем мотор. Это выхлопная труба, это фары, это радиатор… А знаешь, как заводить мотор? Нажимаешь на стартер, даешь газ — и дрн, дрн, дрн…

Проходивший мимо дачник-пенсионер остановился, слушал-слушал и воскликнул:

— О время! Я взрослый и то не знаю всего, что он наговорил!

А почему же «Запорожец» называют консервной банкой?

Ура! Нам дали квартиру! Дом наш стоит на самом берегу Химкинского водохранилища. Московская Венеция!

И вот мы вошли в свое жилье первый раз с Максимом. Комнаты светлые, солнечные, чистые. Максим не был еще в такой квартире. Ходил по комнатам и все оглядывал расширенными глазами.

Вышли в лоджию. Я поднял его па руки. И перед нами — Москва с четырнадцатого этажа. Он широко раскинул руки и закричал:

— Па-а! Па-а-па!..

И больше ни слова. Только глазами обводил всю великолепную панораму.

Может быть, это запомнится ему на всю жизнь.

Вернулись в комнату. Прошелся, покачивая плечами. Присел на диван, притронулся к полировке пальцем. Встал. Потрогал сервант, шкаф: все это тоже отличалось от старой бабушкиной мебели.

Подошел ко мне.

— Папа, пойдем еще над Москву!

Вышли ночью в лоджию. Огни, огни, огни…

— Смотри, папа, сколько звездочек на землю упало!..

Едем в детский сад к станции метро «Аэропорт». Трудно садиться в автобусы. Они переполнены. Пропустили один. Другой. Пятый. Наконец пытаемся втиснуться во что бы то ни стало. И никак. И вдруг Максим как закричит:

— Люди! Пустите!..

Автобус грохнул в смехе. И конечно же нас впустили в автобус и даже уступили место.

Дорога до метро была озарена улыбками.

В автобусе Максима то и дело спрашивают: как его зовут? Сколько ему лет? Где живет?

Смотрит на говорящего и молчит. И в глазах: что вы задаете надоевшие мне вопросы? На них уже не хочется отвечать.

И не отвечает. Пассажиры иногда делают вывод: нехороший мальчик, невежливый.

А что б самим подумать о своих вопросах!

Были в Лукино. Пошли в лес за елкой. Я говорил ему, что попрошу ее у Деда Мороза. Пока сын разглядывал елочки, я незаметно срезал маленькую елку. Тут и подошел Максим.

— Ну вот, мальчик, Дед Мороз и подарил нам елку.

— А где он?

— А он ушел за эти вот заснеженные ели.

Максим всматривается.

— А где же его следы, папа?

Дед Мороз для него живой человек. А люди (Максим, оказывается, это уже хорошо знает) оставляют следы.

Как-то гуляли по набережной канала. В проруби купались зимние купальщики.

— Это «моржи», сынок. Видишь, как они закалились, холод им нипочем!

Позже, месяца через два, купил ему игру «Зоологическое лото». Рассматриваем на картинках морских животных.

— Вот это кит, — объясняю. — Вот тюлень, вот морж…

— Морж? — удивленно перебивает меня Максим. — А у нас на канале не такие!

Ушли далеко от дома. Он виден теперь весь.

— Погляди, папа, а наш дом самый, самый, самый высокий!

В лифте, если кто из попутчиков включает этаж ниже нашего, он не преминет сказать:

— А нам на четырнадцатый!

Ехал в лифте с мамой. На одном из этажей в лифт ворвалась группа подростков — с криком, смехом. Максим очень испугался. Расплакался. Несколько дней рассказывал об этом случае.

— Я с мамой… в лифте… хулиганы…

Долго потом не хотел заходить в лифт. То и дело спрашивал:

— А хулиганов там нет?

С лифтом связан и другой страх Максима. Как-то, испортившись, лифт остановился внезапно, когда мы еще не доехали до своего этажа.

Чувство страха жило в нем очень долго. Несколько дней после этого случая приходилось подниматься и спускаться пешком по лестнице. Возвращаясь из детского сада, еще только садясь в автобус возле станции метро «Аэропорт», он беспокойно спрашивал: