Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Боль ослабла, но не проходила.

Они стали писать какие-то бумаги и склонять меня к поездке в госпиталь, где мне, мол, сделают ЭКГ и поймут, насколько это серьёзно. Но я категорически отказался. Они вполне могли с перепугу поставить диагноз «инфаркт» – и что бы мы там делали, когда на следующее утро надо было уже ехать в Бордо?

Поблагодарив персонал, мы тихо дошли до наших апартаментов, я выпил чаю, лег в постель и через час боль отступила.

А потому что не надо гусарить!

Пожалуйста, не волнуйтесь и не ругайте меня и семью. Сам виноват.

И еще: все ходим под Богом, и он один знает – когда и как.

Ехали, ехали и оказались вдруг в Голландии, в старом городе Утрехт. А вчера бродили по Версалю.

Очень галопом по всем Европам.

Идет дождь. Как водится, город частью перекопан, частью покрыт пешеходными зонами. Где ездить – непонятно.

Спрятали машинку под землю, завтра пойдем искать нашего любимого Йоса Стеллинга. Он здесь живет, говорят.

Собственно, мы к нему и приехали. Только он об этом не знает.

А Эля и Юра, которые позавчера провожали нас из Бордо, поступили очень мудро, снабдив теплой одеждой. За что мы им благодарны. Иначе бы мы дали дуба.

Внезапно позвонил Вова. Кто знает Вову и его ненависть к телефону, прекрасно понимает, когда звонит Вова.

Он шел по улице и ему захотелось позвонить мне и спеть песню.

– Пой! – сказал я ему.

И Вова запел:

Последние строчки мы пели вместе.

Такие мгновения остаются навсегда.

Послесловие издателя, которое я позволил себе поместить в самом конце Живого Журнала Горчева.

Впервые я его увидел в середине августа 1999 года, в Лахте, куда он приехал на первый Летний Лагерь Лито им. Лоренса Стерна, в котором Дима был моей правой рукой – секретарём этого Лито, выполнявшим из Казахстана всю сетевую работу: принять сочинения у новичков, поставить их в очередь, вовремя вывесить на сервере и, конечно, модерировать гостевые книги Лито, где с утра и до утра шли оживлённые разговоры и перебранки.

Быть таким помощником он вызвался сам в ответ на мои жалобы, что, мол, вот вы все тут приходите на готовенькое и еще недовольны чем-то, а бедный Масса, не имея соответствующей квалификации, уродуется по ночам с модемом, чтобы во-время подготовить обсуждение.

И Горчев написал, что готов мне помогать. Безвозмездно, естественно.

Так что он был в какой-то мере мой заместитель и уже имел в Лито и явных друзей, и скрытых недругов. Но недруги в Лахту не приехали, и мы провели там неделю, наслаждаясь беседами, вином и теплым питерским летом.

Тогда же, в Лахте, я преподнёс своим «литовцам» сюрприз в виде их первых книжек, выпущенных издательством «Геликон Плюс» тиражом по 100 экземпляров каждая. Там были первая книга стихов Оли Родионовой «Мои птицы на ветках», книжка Линор Горалик «Цитатник», книги прозы Романа Губарева, Павла Афанасьева, Владимира Григорьева. Была там и первая книга Дмитрия Горчева «Рассказы» с его рисунком на обложке.

Наблюдать, как Дима раскрывает и рассматривает свою первую книгу, было радостно.

Тогда же, в Лахте, мы с ним подробно поговорили о его литературном будущем, и я предложил ему перебраться в Питер, поскольку считал Казахстан и город Алма-Ату не самым лучшим местом для существования русского писателя.

А в том, что Горчев настоящий писатель, я уже к тому времени не сомневался. Впрочем, как и его друзья из Лито.

Но на счастье Дима был и прекрасным художником, что дало мне возможность не просто позвать его в Питер, но и сразу предложить работу в издательстве в должности главного художника на достаточно скромных условиях, какие «Геликон» мог ему предложить.

Горчев тогда подумывал о Москве, но я выразил сомнение в этом выборе, считая, что человеку с таким направлением таланта и таким характером, как у Горчева, Питер подходит лучше.

Не знаю, что сыграло свою роль – мои ли советы или общее очарование городом, в который Горчев попал впервые, но он сделал выбор.

Ошибся он или нет – так никто и не узнает. Его жизнь в Питере оказалась трагически короткой – всего 11 лет, из которых 6 лет мы проработали бок о бок. Но Писателем он стал здесь, и роль города в этом превращении огромна.

Впрочем, он сам об этом написал.

Работать с Горчевым было небезынтересно. Такой элемент, как планирование чего-то – каких-то действий в какие-то сроки, – начисто выпадал из обихода и превращался в мистическую надежду, что всё как-то образуется. Дело в том, что Горчев, как человек творческий, предпочитал заниматься тем, что хочется, а не тем, чем нужно. Совпадало это не часто.

Впрочем, всё действительно как-то устраивалось, несмотря на срыв всех и всяческих сроков, но почему-то обходилось без больших скандалов с заказчиками. В Горчеве было нечто, что не позволяло на него сердиться по-настоящему. Весь запас непримиримости улетучивался при взгляде на этого «сокровенного», если воспользоваться словом Андрея Платонова, человека, в котором сразу угадывались глубина, совесть, детская чистота и детская же беззащитность, скрываемые под маской иронии.

– Только не надо на меня кричать, – тихо говорил он, хотя кричать на него никто никогда и не пытался. Так он реагировал на легкое повышение голоса.

Он отнюдь не был «христосиком». В жесткости отношения к людям и к себе прежде всего он мог поспорить с любым мизантропом. Да и сам при случае называл себя так. Но я никогда не встречал мизантропов, которых бы так любили окружающие и прощали им всё, что можно и нельзя простить.

За что? Наверное, за талант.

В этой книге, как на ладони, виден путь становления этого таланта как в качестве писателя, так и в качестве художника. Пластичность текстов Горчева, его языка, можно было заметить еще при первом ознакомлении с его рассказами и сказками в 1998 году. С годами вырабатывается безошибочно узнаваемый горчевский стиль, в котором главное – неповторимость интонации. Некоторые пытались имитировать её ввиду кажущейся простоты, но не вышло. Лирический герой Горчева Димкин и здесь выказывал свою сокровенность, не желая открыть одному ему известной тайны и ответить на недоумённые вопроосы.

Например, на такой: почему многие читатели, не переносящие бытовой нецензурщины и употребления ненормативной лексики в текстах, делали для Горчева исключение, как бы не замечая сакральных слов, разбросанных в его рассказах? Сам я тоже не люблю текстов, пересыпанных матом, сам употребляю редко, разве что в прямой речи персонажей. А Димкина читаю с наслаждением.