Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Получалось, что Минобороны на собственной земле за свои деньги строит себе дома, но при этом часть жилья должно отдать фирме, которая… в долгу у МО. Идиотизм. Спрашивается: а куда же пошли те 111,286 миллиарда рублей, которые МО «возместило» «Люкону» военной техникой? Да и за что? Ведь «Люкон» договор по Чертанову сорвал и ни одной квартиры до сих пор МО не передал.

Специалисты подсчитали, что ущерб, нанесенный Вооруженным Силам, равняется примерно 30 миллионам долларов (это без 25 миллионов долларов, которые в виде авиатехники, уже переданной «Люкону», ушли на погашение штрафов).

Невозможно сказать, сколь баснословные суммы осели в карманах наших генералов в результате подобных сделок. Невозможно сказать и сколько квартир в качестве «комиссионных» получили они от «Люкона». И когда я теперь слышу о царских хоромах нашей министерской элиты, о «коллекциях» дач, о недвижимости за рубежом и счетах в иностранных банках, то уже ничему не удивляюсь…

Сыщики пытались докопаться, — а кто же из троих авторов письма министру обороны (Кобец, Родионов, Кокошин) и в какой степени был виноват? Ведь получалось так, что Родионов и Кокошин оставались в стороне и вся вина ложилась на Кобе-ца. Однаходы у него спросили:

— Говорят, Кокошин подписывал этот документ впопыхах, в числе сотни прочих.

Кобец ответил:

— Это неправда. Эта бумага была у него три недели. Она несколько раз переделывалась его аппаратом. Все тщательно взвешивалось и проверялось несколькими комиссиями. В том числе и аудитором Счетной палаты. Поэтому документ кроме меня и Кокошина подписал и генерал-полковник Юрий Родионов…

В начале 1997 года генерал армии Кобец был арестован по подозрению в получении взятки в размере полутора миллиардов рублей и заключен под стражу…

…Мой знакомый следователь Главной военной прокуратуры уже седьмой год не знает, что такое «выходной день». Уже несколько лет подряд он рассказывает мне о растущем количестве уголовных дел по военной верхушке. Есть дела, на разматывании которых трудились сотни человек по два-три года. Но итог этой колоссальной работы высокопрофессиональных сыщиков часто сводился к тому, что вместо передачи документов в суд они оказывались в архиве…

— Если бы у нас не были повязаны руки, — говорит мне друг-следователь, — то очень многие ваши генералы уже давно бы рубили лес где-нибудь на Колыме или в Карелии…

…Дождливым и хмурым октябрьским утром я вышел из метро «Арбатская». Пройдя метров сто в направлении старого здания Генштаба, я остановился под красным глазом светофора и по привычке любовался старинным желтым зданием ГШ с белыми колоннами, в котором, по преданию, в царские времена было военное училище. Тут, говорят, учился юный бурсак Александр Куприн. Фронтон этого здания, давно ставшего архитектурным украшением Арбата, в советские времена кто-то испоганил гигантским гипсовым панно, являвшим собой «ассорти» знамен, венков, танковых траков и пушек, самолетных фюзеляжей и шасси…

Рядом со мной остановился солдат-регулировщик с полосатым жезлом, выглядывающим из-под полы плащ-палатки. Он в эти утренние часы обычно следит за тем, чтобы чужие машины не подруливали к парадному входу главного здания Минобороны и Генштаба.

— Сигарет не хотите? — негромко украдкой спросил он, на мгновение показав в прорези плащ-палатки пачку «1-М». — Четыре штуки…

Меня будто током ударило. Я мгновенно достал пятерку и протянул солдату, даже не намереваясь взять у него положенную пачку сигарет. А тут еще включили зеленый светофор и обрадованная толпа оторвала меня от солдата и вытеснила на Знаменку.

Перейдя на другую сторону улицы, я остановился и оглянулся. Вновь загорелся красный. Знакомо выли сирены президентского кортежа. «Форды» и «мерседесы» с каким-то неповторимым кремлевским шиком бешено врывались в узкую горловину улицы.

Солдат-регулировщик по-прежнему стоял на том же месте тротуара, где только что состоялась наша коммерческая сделка, и вопросительно махал мне пачкой сигарет. Я ответил ему великодушно прощающим жестом и вошел в Генштаб.

Из окон своего кабинета я хорошо видел угол Знаменки и Арбатской площади, на котором под октябрьским дождем делал свой бизнес среди прохожих постовой в здоровенной плащ-палатке.

Через несколько дней на том же месте другой солдат скажет мне:

— Сигаретки не найдется?…

Многозвездные генералы, на которых были заведены уголовные дела, один за другим объявляются амнистированными в связи с заслугами перед Отечеством и правительственными наградами. Когда я теперь смотрю на свой единственный орден, мне думается о том, что при таком положении вещей можно смело вершить мошеннические дела и быть уверенным, что после суда меня обязательно выпустят на свободу — «за заслуги перед Отечеством»…

И я стал прикидывать, какое такое дельце провернуть, чтобы амнистия потянула в аккурат на орден. Не больше и не меньше… И тут вспомнилось:

«…Мелкая корысть и крупная корысть — не все равно. Это дело пропорциональное… Есть две игры, одна джентльменская, а другая плебейская, корыстная, игра всякой сволочи. Здесь это строго различено и — как это различие в сущности подло!..» (Федор Достоевский. «Игрок»).

…Долгое время я знал его всего лишь по фамилии. Знал, что есть такой корреспондент газеты «Московский комсомолец» Дмитрий Холодов, который много пишет об армии, о положении дел в Министерстве обороны и Генеральном штабе, в Главных штабах видов Вооруженных Сил и родов войск, в наших научно-исследовательских институтах, конструкторских бюро и учреждениях.

В пресс-службе Минобороны, где я служил, ежедневно выпускался дайджест материалов периодических изданий по военно-политическим вопросам. Практически все корреспонденции Холодова, как и других военных обозревателей газет, попадали в него.

Лишь несколько раз, помнится, были сделаны исключения: те публикации Дмитрия, в которых он слишком едко высмеивал некоторых наших минобороновских руководителей, докладывались им в отдельном порядке. То была своеобразная форма «заботы» помощника министра по связям с прессой о том, чтобы лишний раз не портить настроение и Павлу Сергеевичу, и другим высшим генералам…

Поначалу суть такого финта была мне непонятна. Ведь, казалось, не все ли равно, в какой форме будет доложен Грачеву критический холодовский материал — в виде ксерокопии в дайджесте или министру положат на стол газету? Содержание критики ведь от этого не меняется.

Лишь позже я раскусил эту аппаратную хитрость: исключение критического материала из дайджеста должно было показать солидарное неприятие очередной газетной «скверны» о Грачеве. А с другой стороны, делался расчет на то, что в какой-то мере о ней будут меньше знать на Арбате (не все генералы регулярно читают газеты, многие пользуются лишь дайджестом)…