Лидия Герман - Немка

После спектакля, после нашего выступления, которое очень хорошо принималось публикой, мне ещё хотелось посмотреть программу следующей группы, но усталость и голод давали о себе знать, да и я была уверена, что не найду сидячего места, и вышла в зал, чтобы пробраться к выходу. Оказалось, что никакого труда не составляет пройти туда, ряды поредели. Концерт уже начался, а публика уходит. Большинство стоявших на скамейках уже встали и покинули зал. Мне было жаль концертную группу, которой уже очень трудно было заинтересовать и привлекать внимание совершенно уставшей публики. А мне хотелось всё-таки посмотреть концерт.

Одна из женщин вставала как раз со скамьи, когда я проходила мимо, и она слегка оперлась рукой на моё плечо. Она извинилась и посоветовала, если я ищу место, вперёд пройти, там уже много свободных мест.

«Хотя, там уже нечего смотреть».

При этом она покачала головой и рукой помахала туда-сюда.

«А ты только пришла и не видела, что тут школьники представляли? Жаль».

Молча, я стояла перед ней, смотрела ей в глаза, но она меня не узнавала. Она коротко передала содержание пьесы.

«Не только я, все просто в восторге от их выступления, особенно двух девушек. Я слышала, одна из них будто немка, только какая? Обе играли очень хорошо и обе говорят и выглядят как настоящие русские».

Эта женщина показалась мне просто глупой, даже сверх глупой.

«И которая же?» — тоже глупо спросила я.

«Ну… дочь или мать. Жаль, что ты не видела их, мы могли бы ещё поговорить… а мне надо уже… до свидания».

Она ушла, а я стала к стене, прямо возле двери. Как она могла не узнать меня? У меня были только слегка губы и ресницы подкрашены. Зал наполовину опустел, и публика постепенно покидала его дальше, равнодушно проходила мимо меня. И вдруг подошёл Павел, я думала, он уже давно ушёл.

«Где ты так долго был?» — опять глупый вопрос, как будто я его ждала.

«Я не мог пройти, многие хотели со мной поговорить и… про тебя спрашивали. Мучили тебя?»

«Меня? Ни один человек не интересовался мной. С одной женщиной мы разговорились, но она меня не узнала даже».

Он показал на дверь, не хочу ли я с ним уйти.

«Нет, я ещё останусь здесь», — сказала я и села на скамью. Это, чтоб только показать, что я не ждала его.

Концерт продолжался — неинтересно.

Моей хозяйке я передала разговор с той женщиной. Саша хорошо понимала ту женщину. Я нет.

Школьная жизнь шла своим чередом, был ещё один вечер танцев, на котором я много с Павлом танцевала, много шутила и много смеялась. Итак, хорошие школьные друзья.

Потом, на одной из больших перемен, Павел подошёл ко мне. Он попросил меня не уходить, он только хочет меня о чём-то спросить. И спросил:

«Почему ты не в комсомоле?»

Молчу. На этот вопрос мне не хотелось отвечать вообще, а ему тем более.

«Почему?» — он коснулся моего локтя.

«Потому что…» — я посмотрела ему в глаза.

«Потому что я недостойна быть в комсомоле».

«Лида, о чём ты говоришь? Ты, и не достойна? Кому же быть в комсомоле, если не тебе?»

Эти слова запечатлелись в моей памяти навсегда.

«Павел, ещё в 7-ом классе я пыталась вступить».

«И?»

Коротко я объяснила ему всё…

Зазвонил звонок, перемена закончилась. Он пошёл в свой 10-ый класс, а я в свой 9-ый.

Через два дня он сказал:

«Я говорил с Ковалёвым, он сказал, чтобы ты заявление подала».

Ковалёв был секретарем райкома комсомола.

Говорить с Павлом о своих чувствах, о своём отношении к теперешнему комсомолу, о моей неуверенности я не хотела. Ни с кем не хотела об этом говорить. Я должна самостоятельно принять решение. И написала заявление — ради него… и в благодарность за его слова: «Ты, и не достойна? Кому же быть в комсомоле, если не тебе?»

Школьная комсомольская организация единодушно приняла меня. Через неделю состоялось заседание бюро райкома комсомола, там будет принято окончательное решение.

Когда я пришла, в передней комнате было ещё два-три ученика, они были очень взволнованы, боялись вопросов по уставу комсомола. Открылась дверь из комнаты заседаний, вышел Павел и сказал, что неожиданно приехал из Барнаула представитель крайкома комсомола, он будет присутствовать. Как-то печально он посмотрел на меня и скрылся за дверью. Может, мне лучше уйти домой? Трусливо удалиться? Нет, это нет, я останусь, что бы ни произошло.

Собственно, что я делаю неправильно? Я вступаю в комсомол, в котором состоят лучшие мои подруги, лучшие из ребят, которых я знаю. А что такое комсомол? Союз молодёжи, прежде всего (коммунистический — не совсем понятно). Устав комсомола содержит вполне благоразумные понятия: честность, справедливость, верность, любовь к Родине, трудолюбие, бескорыстное служение народу…

Об этом мы слышим постоянно. Плохо это? Нет. И я хотела быть в комсомоле, меня не приняли в 7-ом классе, потому что я немка и мой отец якобы враг народа, что я считаю совершенной ошибкой. Может, что-нибудь изменилось — если товарищ Ковалёв предложил мне подать заявление. Попробую ещё раз.

Меня вызвали последней. Сразу за дверью я остановилась. 4–5 деревянных скамеек стояли передо мной поперёк комнаты, на них сидели члены бюро райкома комсомола спиной ко мне. На моё приветствие все обернулись, приветливо отвечая. Я знала почти всех. Впереди за столом сидел Павел, слева от него, в некотором отдалении от стола, сидел на стуле с вытянутыми вперёд ногами представитель из Барнаула. Ковалёв стоял справа у окна. Он был инвалид войны, по-моему, правый рукав его гимнастёрки был пустой и пристёгнут ремнём к телу.

После короткого представления поступили вопросы, на которые я все ответила.

«Расскажи свою биографию», — сказал представитель.

Я хотела коротко её изложить, но он наводящими вопросами всё узнал, что хотел узнать.

«Ты немка, и твоего отца арестовали. За что?»

Я же не знала за что.

«Тебе было 13, в этом возрасте уже отвечают за действия родителей. Ты наверняка знаешь, с кем встречался твой отец».

«Это что, допрос?» — ударило в голову. Я молчала.

«Ну, выкладывай, ты же всё знаешь».

Что-то в моей душе сжалось в комок, я не знала, как мне воспротивиться…

«Мой отец всегда приходил с работы и оставался дома в семье».

«И кто посещал его чаще всех?» — «Никто».

«И почему же его арестовали? За что? Как ты считаешь?»

«Я не знаю, и никто не знает».

«Ты же не считаешь, что Советская власть человека ни за что заключает в тюрьму? У нас только врагов заключают».

Все на скамьях сидели спиной ко мне, никто из них не оглянулся, а мне так хотелось увидеть хотя бы одно лицо.

И Павел сидел, уткнувшись лицом в лист бумаги, на котором он что-то царапал или чертил карандашом. Ковалёв теперь сидел на подоконнике и пристально смотрел на носки своих сапог. Всё это запечатлелось в моей памяти, и у меня было только одно желание, чтобы этот функционер из Барнаула расстрелял меня, чем мне такие жестокие, ужасные упрёки слышать. Я закрыла глаза и не сказала больше ни слова. Потом я услышала: «Если ты подпишешь, что ты отрекаешься от своего отца, тогда…» как ни крепилась я, но слёзы брызнули. Всем своим телом, своей спиной я прижалась к двери, желала, чтоб она открылась, а я выпала отсюда, только не на землю — во Вселенную, мне хотелось маленькой пылинкой исчезнуть в космосе. Дверь осталась закрытой, а я стояла и качала головой. Нет! И тут вдруг встал Ковалёв, это я ещё видела сквозь слёзы.