Лидия Герман - Немка

Саша и ее муж были дома, и она не заметила, что я пришла с пустым мешком. Платье я спрятала под подушкой на своей койке. Только на следующий день исповедовалась Саше, рассказала ей все. Она настояла, чтобы я тут же померила платье. Надела я его на свою застиранную с бретелями рубашку-комбинацию. — «Тебе очень подходит, как будто с тебя мерку сняли». Она сняла зеркало со стены, поставила его на стул. И я признала, что очень красиво. «Другую комбинашку, другие чулки и туфли — и на следующем бал-маскараде ты опять будешь самая красивая».

«Саша, не хочу я быть самой красивой, и я вовсе не красивая, пожалуйста…» — «Хорошо, хорошо. А теперь… Не ломай себе голову из-за картошки. Я дам тебе в долг ведро картошки до нового урожая, тогда ты рассчитаешься. Согласна?» — «Согласна». А Саша — просто сокровище.

20 мая начались экзамены, и я неплохо сдала. После последнего экзамена, это была экономическая география, я попросила Таню, чтобы она за меня извинилась на заключительном классном собрании, т. к. я сегодня уже пойду в Кучук.

«Как жаль, что ты в середине августа еще в Кучуке будешь, а не в Родино». На мой вопрос, почему именно в середине августа, она ответила, что еще не совсем все выяснилось, но она бы очень хотела со мной по родинскому парку побродить и там потанцевать. «Таня, в конце августа я работаю на уборке урожая и совершенно невозможно будет прийти в Родино».

«Жаль», — повторила Таня. Как-то загадочно звучало это «жаль», но тогда у меня не было времени, или желания, над этим голову ломать. Потом уже подумала, что-то она темнит, может, она собирается замуж выходить? Только в конце августа выяснилось, что она задумала.

Беременность Саши меня все чаще за последнее время наводила на безрадостные мысли. Я предполагала, даже была уверена, что Сашина мать скоро уже перейдет жить к своей дочери, чтобы за ребенком ухаживать. И мне, естественно, будет невозможно в дальнейшем у них проживать. С тревогой я ждала, что Саша по этому поводу обратится ко мне. Но теперь, когда я на целых три месяца уходила в Кучук, я сама заговорила об этом. Она нашла мое предположение правильным, но время еще не пришло об этом конкретно говорить. Ребенок родится в начале ноября, и до этого ее мать останется жить у старшей дочери, значит, я могу у них остаться до того…

«Другое жилье тебе найти не составит труда». Успокоенная, я собралась в дорогу домой.

Моя сестра Элла тоже была в «интересном» положении, её и без того женственная фигура заметно округлилась. Как-то украдкой, стыдливым и неуверенным взглядом она смотрела на меня. «Элла, ты не радуешься, что будет у тебя ребёнок? — смеясь, спросила я. — Радуюсь, конечно. Только… я думаю, ты не будешь этому рада».

«Разве можно не радоваться маленькому ребенку? Кстати, моя хозяйка Александра тоже ждет ребенка, в начале ноября, наверно». Мгновенно изменилось выражение лица у Эллы. «А где ты будешь жить? Ты же не сможешь у них остаться». — «До родов я останусь у них, потом… Я уж найду себе другое жилье». И после паузы: «Элла, я должна вам признаться. Я провинилась… Картошку я не купила, а купила вот это». Я быстро вытащила из сумки платье и раскинула его на кровати. Послышался звук удивления. Ни упрёков, ни порицания. «Расшитый шифон, — определила Элла. — Очень красивое это платье. Тебе повезло, дешево купила. Теперь тебе всё равно в поле, а к началу учебного года получишь подходящую рубашку, а может быть, и ботинки». — «Для 10-го класса школа начнется в этот раз 1-го сентября — обязательно».

Условия жизни у нас несколько улучшились. Пекли хлеб, пусть даже из низкокачественного зерна и с примесью картофельных и свекольных очистков или с травками. Масло меньше обменивали и больше применяли в пищу, белье стиралось даже с хоз. мылом. Кто-то в селе овладел ремеслом варить мыло, и всё село пользовалось этим мылом — в обмен. Наша избушка в это лето преобразилась — её «обмазали» и побелили в белый цвет. Лео где-то раздобыл поросёнка, его теперь надо выкормить, чтобы к зиме зарезать. В семье строили планы, мечтали. В основном, разговоры вертелись вокруг еды… А в конце обычно переходили на Мариенталь. Говорили о разного рода слухах, ходивших в народе. Дискутировали о нашей жизни после возвращения на родину. При этом без слёз не обходилось.

Моя работа в поле проходила без особых событий. Только чувство одиночества осталось в памяти. Мне не хватало Розы и всех моих подруг по работе, я скучала по весёлой болтовне во время перерывов под копной сена или зерновых культур. А какие песни мы распевали! Сердечные, даже душераздирающие украинские песни, или русские народные и современные — не менее трогательные песни — пелись нами изо всех сил и разносились по широкой сибирской степи…

И теперь поют, конечно, и я не могу представить себе полевые работы в Сибири без пения, без песен. Но в наши годы, мои дорогие подружки, когда мы были еще наполовину детьми, наши голоса звучали, возможно, не так совершенно, как у взрослых, но это было наше пение…

В 1947 г. я не встречала малолетних в поле, зерновые убирались в основном комбайном, что меня тоже наводило на безрадостные мысли, мне бы хотелось услышать пение жаворонков, которое теперь поглощалось шумом машины.

Радовало очень, что не приходилось больше ночевать в бригаде. Если работали на отдаленных полях, вечером приходила подвода и увозила нас домой, утром нас отвозили опять. Если поле было вблизи села, мы ходили пешком.

Однажды вечером, когда мы еще засветло прибыли на колхозный двор, я, набравшись смелости, зашла к матери Даши и Михаила Цапко. Она была одна дома, от неожиданности она растерялась, потом взяла мою руку в свои, повела меня к столу и предложила стул. Я же осталась стоять и только смотрела на застеклённое фото, висевшее над столом, на фотографии была я и мои племянницы-близнецы, когда мне было лет 10–11.

«Отдайте мне, пожалуйста, эту карточку, у нас не осталось ни одной такой, зачем она вам?» По-моему, голос мой звучал немного плаксиво.

«Лида, детка, я не могу тебе вернуть её, я пообещала моему сыну, что никому её не отдам, что я её буду беречь как зеницу ока. Извини, но от меня ты её не получишь. — Она стала к стене рядом с фотографией. — Когда Михаил вернется, тогда с ним и разговаривай».

Я смотрела на неё не без восторга. Маленького роста, может, даже меньше моей матери, но покрепче комплекцией, большие сине-зеленые глаза с продолговатым разрезом, маленький рот и большеватый нос с горбинкой. «До свидания», — сказала я, как могла вежливо, и ушла.

И мучили угрызения совести: почему я только туда пошла? Дура я и только! Я же тогда еще, в 5-м классе решила это фото забыть, как будто его никогда не было. Но с другой стороны, не хотелось мне, чтобы моя фотография была вывешена в этом чужом доме. А с этим Михаилом я никогда не буду разговаривать и видеть его не хочу. Странным мне казалось, что его мать, Мария, умная, в общем-то, женщина, всё это терпит и его еще защищает. А его сестра Даша и брат Александр должны теперь изо дня в день смотреть на это фото, может, они смеются надо мной.