Ирэн Фрэн - Клеопатра

Очень скоро новые известия, которые приходят к Антонию из Рима, подкрепляют его решение: его соперник, как и предвидела Клеопатра, делает вид, что верит в якобы одержанную им победу. Хотя Октавиан, как и все остальные, прекрасно представляет масштабы постигшей Антония катастрофы, он устраивает публичные торжества в его честь и требует у сената, чтобы статуи их двоих — Октавиана и Антония — были воздвигнуты в храме Согласия; и, словно этот поток наград кажется ему недостаточным, добивается принятия декрета, в соответствии с которым его зять, как и он сам, отныне может пировать в упомянутом храме вместе со своей женой и детьми, когда того пожелает.

В этом декрете прочитывается злая ирония: вот уже два года, как Антоний не видел Октавию. Что же касается ее детей, то о них он думает меньше всего: он даже не знает, на кого похожа его младшая дочь. А значит, за всеми этими чрезмерными почестями скрывается западня — одна из тех ловушек, которые умеет устраивать только Молокосос.

Но Антоний ничего такого не подозревает; у него на уме только Восток, горы Армении, степи, где он хочет любой ценой взять реванш над парфянами, — можно подумать, будто его преследует неотступное видёние пустоты, в которой захлебнулись его кавалерийские атаки.

Царица же, которая одна могла бы почувствовать угрозу, больше не хочет рассуждать. Сейчас она жаждет только чувственных удовольствий, и это притупляет ее интуицию хищного зверя, сужает поле ее разума и ее мечты: для нее все сосредоточилось на присутствии Антония, на его зрачках, расширившихся и будто притягиваемых бездной, на его ненасытных устах.

Мы не знаем, удалось ли супругам, в течение нескольких последующих недель, вновь пережить благословенное время первой зимы «неподражаемых». Если и удалось, то счастье их было очень коротким: начало весны застает их уже в пути, в Сирии. И там, непосредственно перед выступлением в поход, Антоний получает письмо от Октавии.

Он будто падает с облаков. До сих пор его занимали только планы кампании: он узнал, что в парфянской империи начались междуусобицы и, следовательно, атаковать ее надо сейчас или никогда; к тому же мидийский царь месяц назад дал ему знать, что он, Антоний, может на него рассчитывать. Эта новость настолько его обрадовала, что он тут же заключил союз с Мидийцем и отправил в Рим отчет об условиях их соглашения.

И вот в ответ он получает письмо от своей римской жены. Октавия наивно сообщает ему, что смогла получить у брата не обещанные двадцать тысяч солдат, а только две тысячи отборных легионеров, деньги на их содержание и несколько десятков прекрасных вьючных животных. Корабли со всеми людьми и грузом уже взяли курс на Восток, и она сама тоже едет. Она сделает остановку в Афинах, а потом направится к нему — если он не возражает.

Антоний наконец понял маневр Октавиана, эту ловушку, более опасную, чем все парфянские засады: либо он примет жену и в результате потеряет своего главного союзника в войне, египетскую царицу, либо отвергнет Октавию, и тогда между ним и его шурином начнется беспощадная война.

Согласно Плутарху, Антоний предпочел бы Октавию, если бы не безмерная хитрость царицы, которая противопоставила маневру Молокососа свои, не менее коварные контрмеры: «Чувствуя, что Октавия вступает с нею в борьбу, Клеопатра испугалась, как бы эта женщина, с достойною скромностью собственного нрава соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу, не сделалась совершенно неодолимою и окончательно не подчинила Антония своей воле. Поэтому она прикидывается без памяти влюбленной и, чтобы истощить себя, почти ничего не ест. Когда Антоний входит, глаза ее загораются, он выходит — и взор царицы темнеет, затуманивается. Она прилагает все усилия к тому, чтобы он почаще видел ее плачущей, но тут же утирает, прячет свои слезы, словно бы желая скрыть их от Антония» [102] Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, 53. .

Потом, как рассказывает Плутарх, кишевшие вокруг Антония льстецы приняли эстафету из рук царицы и начали убеждать его в том, что Октавия вышла за него замуж по политическому расчету, тогда как Клеопатра искренне любит его — любит так страстно, что, ежели он ее оставит, она этого не переживет.

У нас нет причин сомневаться в том, что царица в самом деле разыгрывала эту маленькую комедию: она с юности демонстрировала таланты актрисы и широкий диапазон своего актерского дарования. Кроме того, она давно поняла, что есть только один способ контролировать неконтролируемого Антония: ни на миг не выпускать его из виду и всегда оставлять за собой последнее слово. Наконец, ставки в этой игре были действительно крупные: в последний раз, когда Антоний вырвался в Рим, его там быстренько женили. Ей пришлось ждать три года, прежде чем она увидела его вновь; и вообще, после Тарса она потратила столько усилий, чтобы его удержать, что вовсе не собиралась начинать все сначала из-за какого-то курьера.

Как бы то ни было, рассказ Плутарха свидетельствует о том, что сперва римлянин склонялся к выбору в пользу Октавии и что, прежде чем Клеопатра сумела победить соперницу, ей пришлось бороться отчаянно — и долго. Может быть, несколько недель: ибо между тем моментом, когда Антоний получил письмо жены, и тем, когда он резко ответил ей, чтобы она направила к нему свои корабли, а сама оставалась там, где есть, прошло столько времени, что начинать войну с парфянами уже не имело смысла.

Что ж, он вернулся в Александрию. И покинул город только следующей весной, после третьей зимы, проведенной в обществе Клеопатры и «неподражаемых». Очередные каникулы не только не расслабили его, но, наоборот, окончательно привели в чувство, ибо в тот же год, в ходе блестящей кампании, он, наконец, отомстил царю Армении, захватил его в плен, наложил руку на его сокровища и доставил их в Египет, чтобы в триумфальном шествии пронести по улицам Александрии.

Мизансцена праздничного кортежа ничем не уступала аналогичным зрелищам времен первых Птолемеев: царица, одетая Исидой, ждала Антония, сидя на золотом троне, установленном в самой высокой точке города, на крыльце храма Сараписа. По этому случаю там воздвигли помост, который по приказу царицы был целиком облицован серебряными плитками; оттуда она и наблюдала, как Антоний проходит, возглавляя парадное шествие, по улицам, а перед ним движутся повозки с добычей и бредет сам царь Армении, закованный — положение обязывает — в тяжелые золотые цепи. Триумфатор, как и следовало ожидать, играл роль Диониса и был чуть ли не с головы до ног увит плющом.

Царица могла ликовать: благодаря ей, благодаря ее упорству и хитрости Греция, наконец, взяла реванш над Римом; она, царица, одержала победу надо всем, что противостояло ее жажде власти, — над Молокососом, над другой женщиной. И, главное, над слабостью Антония.