Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

На другой день после смерти государя, 19 февраля, в день восшествия на престол императора Александра II, неутешная, убитая горем супруга, овдовевшая царица, имела силу воли одеться вся в белое и утром пошла к новой царской чете, воздать им свой долг преданности и свое материнское благословение на новое поприще. Император. Александр II и императрица Мария Александровна были невыразимо тронуты этим, почти выше сил, вниманием их возлюбленной матери: убитые горем сами, они с рыданиями ее приняли. Нечего и говорить, сколько в эту минуту посещения императрицы матери было пролито слез.

Александр Николаевич, всегда покорный, любящий сын, глубоко чувствовал и горевал о понесенной им утрате; а сверх того на него ложилась тяжелая обуза правления и еще в такое роковое время, когда слава и могущество России так внезапно стали затмеваться. Ему было страшно тяжело. Но он был, как всегда, кроток, сердечен и предан воле Божией. Несмотря на всю тяжесть минуты, он только и думал, как бы успокоить мать, и нежно за ней ухаживал. Например, он отдал всем окружающим императрицу Александру Федоровну строгое приказание в ее присутствии никогда не называть его «государь», а всегда «Александром Николаевичем», и мы все, равно как и прислуга, при матери его иначе не называли.

Не сердечна ли эта черта?!.

В этот же день, 19 февраля 1855 года, имел быть большой высочайший выход при новом дворе. Александр Николаевич, выходя первый раз царем перед своими подданными, не мог удерживаться от слез; они у него так и текли по лицу. Императрица Мария Александровна была взволнована и бледна, императрица мать не выходила. Тяжел был этот выход. После такого страшного события, смерти Николая I, этого могучего, исполинского императора-рыцаря, с потерей которого, казалось, все должно погибнуть… очутиться немедленно в праздничной обстановке, что-то сверхъестественное было. Теперь, после столь долгих лет, я еще совершенно ясно припоминаю это грустное, гнетущее чувство.

Что касается меня лично, то я была как истукан, движущийся не по своей воле. Впрочем, я не одна была в таком состоянии.

Мать моя, в свою очередь, очень ценила и любила цесаревку и всегда о ней выражалась так, что эту женщину она ставит на пьедестал. Впоследствии, когда я узнала совсем близко императрицу Марию Александровну, я часто вспоминала, до какой степени мать моя верно оценила и понимала эту женщину, выходящую из ряду вон. Но в то время, при переходе к ее особе, повторяю, нам было очень тяжело; мы были так избалованы сердечным, материнским обращением «нашей императрицы», как мы тогда стали невольно называть Александру Федоровну, которую мы все боготворили, что императрица Мария Александровна нам казалась такою холодною. Правда, она действительно имела внешность очень высокомерную, обдающую холодом людей, не знающих ее хорошо.

Несколько дней после рокового 18 февраля, не упомню какого именно числа, прибыла великая княгиня Ольга Николаевна со своим супругом, узнав о несчастий, постигшем их и всю Россию уже в пути. Горе ее было невыразимо — не застать в живых возлюбленного отца, несмотря на поспешность выезда из Штутгарта и всего путешествия.

Великие князья Николай и Михаил Николаевичи снова были вызваны из Севастополя. Бедные молодые люди на этот раз были поражены горем. Они прибыли, когда останки их отца были уже перенесены в крепость.

В это же время стали съезжаться со всех сторон царственные особы; тогда у нас еще не было железных дорог, и все это шло медленно.

В день погребения государя, с утра, меня предупредил еще раз лейб-медик Карель, перешедший после кончины государя к ее величеству государыне императрице матери, что императрица может скончаться в один миг от разрыва сердца. Меня снабдили разными эфирами, каплями и проч., и я уже не отставала от ее величества ни на шаг.

Когда подняли гроб, государь и все великие князья, чтобы нести в могилу, императрице Александре Федоровне сделалось дурно, она упала без чувств на руки окружающих ее, императрицы Марии Александровны и всех великих княжен… Минута была ужасающая. Все замерли… Но ее время еще не пришло… Она оправилась, слава Богу.

Жизнь моя, выходящая из ряда обыкновенной, так обильна чудными, незабвенными воспоминаниями, что дети мои и поколения их прочтут, быть может, не без удовольствия мое повествование.

Было решено, что отец [85] Австрийский император, на которого я так рассчитывал, перевернул железо в моем сердце своим поведением. (В вольном переводе значит: проколол мне сердце мечом.) отвезет зимой брата моего Николая в Петербург, чтобы поместить его в Царскосельский лицей, но предварительно в приготовительный пансион Оболенского. Тетушка предложила взять меня с собой. Списались с дядей, старшим братом отца, который с удовольствием пожелал принять нас у себя.

По приезде в Петербург дядюшка, которого я почти не помнила, и тетушка, которой я совсем не знала, встретили нас радушно и по-родственному. С тетушкой, несмотря на разницу наших лет, мы тотчас сошлись и подружились, а дядюшка не только полюбил меня, но баловал так, что тетушка уверяла, что с моим приездом он стал неузнаваем: обыкновенно серьезный, он смеялся от души, когда я выкидывала разные фарсы и представляла сцены из виденных в театре пьес и балетов.

Как только отец отдохнул с дороги и мое обветрившееся от стужи лицо приняло свой первобытный вид, мы поехали к М. Х. Шевич, которая обрадовалась моему приезду и, желая, чтобы я попала на все предстоящие балы, дала отцу список лиц, которым он должен сделать со мной визит. Первые, к кому мы поехали помимо списка, были: Демидова, графиня Мусина-Пушкина, сестра графа, княгиня Шаховская и Оболенская.

Сделав все остальные визиты, согласно желанию мадам Шевич, мы получили приглашение на бал к Лазаревым. День я провела у Шевич, там я одевалась, так как она везла меня на бал.

Перед самым отъездом вошла племянница ее, княгиня Т…кая, которая сочла своим долгом предупредить меня не надеяться на танцоров, прибавив, что теперь мода на дам, а барышни сидят. Я ей ответила, что, не имея ни одного знакомого кавалера в Петербурге, я вовсе не рассчитываю быть приглашенной. Приехали мы довольно рано; Мария Христофоровна представила меня хозяйке, хозяину дома и некоторым гостям как свою родственницу.

При виде такого многочисленного общества и богатой роскошной обстановки я была смущена и стояла возле мадам Шевич, которая познакомила меня с некоторыми барышнями, а хозяйка, очень любезная и приветливая, представила мне кавалеров. Дом Лазаревых и теперь стоит на Невском, рядом с Армянской церковью.