Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Я решила во что бы то ни стало вырвать Наташу из этого омута, показать ей новых людей. «Главное — новых. Ведь это все старье, все одно и то же, а других я не вижу». Позову ее в воскресенье на прогулку. Будет Андрей, будет Виктор, Юрий, все это люди для нее совершенно новые.

Вечером приходит Юрий. «Ты здорова? Тогда вот что…» В среду был у Кедровых. Наташа ко мне сколько раз заходила, но неудачно, все не заставала дома. Они пригласили вчера на именины Оли. И меня, и Мамченко. Он съездил к Виктору, уговорил его, обещал за меня и приехал за мной. Я наотрез отказалась. Совсем я не знаю этих Кедровых. Наташу видела всего два раза, и вообще не люблю я никаких торжеств, да еще у незнакомых. Юрий очень расстроился. Вышло так: ему «страшно хочется пойти», но вот так получилось. «Когда же придешь?» Сегодня иду в Институт (внезапно решила), в субботу собрание РДО, где ему обязательно надо быть, в воскресенье, значит. Будет Андрей. «Позвать Мамченко?» «А я позову Наташу». «Как хочешь». Мне хотелось с ним поговорить о Наташе, но это «как хочешь», таким холодным, безразличным тоном, меня остановило. «Как хочешь?» «Да, конечно, хочу, а ты не хочешь? А ведь она тебе понравится. Ведь это твой жанр, научи ее любить поэзию, и она будет для тебя очень интересна. Ты бы смог даже увлечься ей, если бы не был должен любить свою невесту…» Вот слова, которые я ему когда-нибудь скажу: или в минуту умилительной искренности, как «томные мысли», или в минуту злости. Вечер у меня был неприятный. Мы с Мамочкой сидели вдвоем. Говорили о Юрии. Разговор был скользкий, уж сам по себе неприятный. И вдруг я почувствовала, и так неожиданно, и так больно, что она восстанавливает меня против него. Мне стало до слез обидно — зачем? Неужели же она хочет нас поссорить? Для чего? Я и сейчас не могу без слез об этом подумать. А если бы я ее прямо спросила: «Зачем ты это делаешь?» — она бы совершенно искренно стала бы отрицать это. А мне это так больно, что вот зубы стискиваю. И, прежде всего, захотелось сказать об этом Юрию. А вот не знаю, скажу ли. Трудно говорить. Она, напр<���имер>, говорит: «Я почему-то сержусь на Юрия Борисовича»: «За что?» «Не знаю за что». «Так же вот и я плачу все время и не знаю, почему». «Плакать без причины можно, а сердиться — это уже нельзя». «Мне кажется, что он к тебе недостаточно внимателен. Впрочем, м<���ожет> б<���ыть>, это всем матерям кажется». Потом стала говорить о Кедровых, о Викторе и попадала в самое больное.

А все-таки Юрию, должно быть, об этом я не скажу. А еще уверяла Наташу, что нет такого, чего я не могла бы ему сказать.

А все-таки надо как-то свою жизнь изменить. Надо где-то бывать, куда-то ходить. Мы с Юрием растеряли всех старых знакомых, он приобрел новых, что, конечно, очень хорошо, но это новое не стало общим. Мне это просто мало нужно. Я говорю о Кедровых. Но привязывать Юрия я тоже не хочу. Вот буду теперь ходить к Наташе. Пусть даже это будет ему немного неприятно. Я ей нужна, и она мне нужна. У нас обеих сейчас непреодолимое желание говорить, м<���ожет> б<���ыть>, даже и не слушая друг друга. Еще сейчас поймала себя на одной новой черте: у меня появилось не то что раздражение, а какая-то резкость в отношении Юрия. Пока в мыслях, но, вероятно, она скоро перейдет в слова, в действия. Как будто я получила право быть с ним резкой.

И сейчас я почувствовала, что это ложь. Ведь все мое желание — в среду (я давно наметила этот день) прийти к нему, чтобы снова испытать ту большую, хорошую и великую радость; тот момент, когда я сказала: «Будем всегда такими хорошими, как сейчас». Вот этого-то я и хочу, чтобы мы опять были такими хорошими. Это была последняя наивысшая точка моего счастья.

Вчера вечером, т. е. в 5 часов, была в госпитале, чтобы не встречаться с той ведьмой. Оттуда пошла к Войцеховскому. Не застала дома, оставила записку и в раздумье встала на углу. Тут-то его и встретила. Он искренно обрадовался. Посидели, поболтали, так было хорошо, по-старому. Сообщил мне институтские дела, сказал, что в начале июля будут, вероятно, экзамены. И вдруг у меня стрельнула мысль сдать Советское право. 2 1/2 недели, неужели не успеть? Здоровая-то?! Больная сдавала, неужели же теперь не сдам? Побываю потом в Институте, и захватила меня эта мысль с головой. Книгу Андрей обещал достать.

Просил меня Андрей повлиять на Юру, чтобы тот занимался. Сознался, что крепко ругал меня, меня во всем винил. Тут-то я и отвела душу, все про Виктора рассказала.

В Институте меня встретили очень тепло. На лекции я не осталась. Андрей, Муретов и Костя пошли провожать. В калитке встречаем Гурвича, сообщил последнюю новость, что экзамены будут, и когда — Советское государственное право: 27-го. Успею? С Костей встретились хорошо. Видно было, что он искренне рад мне, что ему приятно быть со мной. Немного отстали. Мне казалось, что ему хотелось мне что-то сказать. Вероятно, это мне только казалось, а, м<���ожет> б<���ыть>, он и сам не знал, что ему хотелось мне сказать. «Ты, Ира, не сочти это за невнимание, что я у тебя ни разу не был. Но ты, наверно, понимаешь — мне не хотелось к тебе идти. Вот в госпиталь я приходил, но как раз в этот день ты выписалась». Вообще, он очень мил и внимателен. Я этого не ждала.

Я вот о нем не вспомнила ни разу.

Впрочем, я думаю, что и он обо мне не вспоминал ни разу.

А экзамены сдать мне бы очень хотелось.

День сегодня скверный. Весь день плачу. Просто сил нет, как хочется плакать. И как только я докопалась до причины, мне стало еще хуже. Никогда еще я не плакала из-за бедности. И вчера свое последнее платьишко залила в госпитале глюкозой. А из рваного шерстяного платья никак не выходит юбка. Это меня расстроило. Казалось, не из-за этого я плакала, но это было началом.

Больше меня расстроила Мамочка. И жалко мне ее, и не могу побороть к ней какой-то неприязни после того вечера. Сидит, делает своих кукол, заговаривает то со мной, то с Папой-Колей;

мы оба еле отвечаем, уткнувшись в книги. Со слезами она говорит: «Я дома словно не нужна». «Все мы дома не нужны!» — с какой-то злостью говорю я, выходя из комнаты. Я что ли нужна больно?

Денег у нас нет. Совсем нет. И сегодня Мамочка долго по этому поводу вздыхала и говорила. Папы-Коли не было. Она меня довела до того, что мне хотелось швырнуть книгу на пол и закричать: да замолчи! Стискивала зубы и делала вид, что меня это нисколько не интересует.

Вечером получила письмо от Юрия. Появилась потребность загладить впечатление четверга. Милый.

Эти дни.

Воскресенье. Была в украинской церкви [84] Была в украинской церкви — 10 июля 1927 г. Украинское Евангельское объединение устраивало день памяти Яна Гуса, служба проходила в церкви по адресу 17, rue de l'Avre. . Служат на «мове». Занятно. А вообще не так уж смешно, как я думала. Потом ходили гулять — я, Юрий, Андрей и Лиля. Хорошо было и весело. Юрий сказал, что он ни с каким Мамченко так смеяться не может. А это ведь очень много — смеяться. Очень ему хотелось зайти за Кедровой — к моему счастью, не застал. В лесу встретили Виктора с Леной [85] В лесу встретили Виктора с Леной — Речь идет о В.Мамченко и Е.Майер. . Убеждали их остаться, но они торопились. Виктор не понравился Лиле и Андрею, а Виктору страшно не понравилась Лиля. Жалко меня, что я с ней дружу. Андрей был как-то странен со мной. М<���ожет> б<���ыть>, не совсем спокоен. А я не скрывала, что это мне нравится.