Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

– Вопросов нет.

На командирском катере, кокетливо вздымающем хвост буруна за кормой, я лихо швартонулся к парадному трапу украшенного флагами расцвечивания СКРа. Одетые в парадную белую форму моряки внимали торжественным речам командира. Гостя встретил вахтенный офицер и, поздоровавшись, проводил его на ют. От имени командования и экипажа крейсера я поздравил командование и экипаж сторожевика с праздником, вручил приветственный адрес и вместе с командиром ушел в его каюту. Извинился от имени командира крейсера за то, что последний не смог лично засвидетельствовать свое почтение, объяснив свою невежливость “условиями обстановки”. Приняв извинения, Судаков пригласил к столу, предварительно выставив за дверь каюты своего зама, под тем предлогом, что зам командира крейсера тоже отсутствует.

В каюте за празднично накрытым столом остались двое. Если учесть, что стол был сервирован в расчете на пять персон, то можно себе представить, сколь трудное испытание предстояло этим двоим жертвам флотских традиций. В холодильнике, в расчете на пять персон, стояли бутылки с “чаем”.

День рождения корабля, т.е. день поднятия на нем военно-морского флага, самый торжественный и радостный праздник для экипажа, несмотря на целый ряд официально существующих государственных праздничных дат. И хотя радость моряков несколько омрачается официально-обязательными речами и митингами, но день проходит в состоянии легкой эйфории и сознании собственной значимости, понимании нужности людям и радости причастности к великому братству моряков. И этот единственный в году день можно с полным основанием отнести к выходным, несмотря на то, что и дежурная, и вахтенная служба бдит своим чередом.

К вечеру, через рассыльного и дежурного по связи, я вызвал к борту сторожевика крейсерский баркас. Прибыв на крейсер с помощью товарищей поднявшись на борт, я отправился с докладом к командиру.

– Товарищ командир! Старший лейтенант Иванов с праздника прибыл. Судаков... в салате! Честь крейсера не посрамлена!

Командир, окинув насмешливым взглядом своего подчиненного и оценив четкость дикции, с которой производился доклад, отдал распоряжение:

– Идите спать, доктор!

Что и было исполнено последним.

По новой вводной, выпавшей из рога изобилия командира эскадры, крейсер взял курс в Красное море. На Дахлак. Этот архипелаг знаменит тем, что когда-то во времена колониального ига Италии над Эфиопией здесь колонизаторы устроили тюрьму для тех, кто проявляет любопытство к механизму власти. Несчастные, попав в тюрьму, погибали под палящими лучами солнца. (Температура воздуха – 64 градуса в тени). Но наш советский человек плевал с высокой колокольни на все дурацкие колониальные порядки. Он живет и выживает там, где не могут жить даже одногорбые верблюды, вместо пресной воды употребляющие соленую. Здесь не выживают даже тощие козлы, т.к. гибнут в местных ямах-колодцах, пытаясь добыть глоток воды на выжженной вулканической почве. Солнце убивает все, кроме советских моряков. И только в период дождей (декабрь-февраль), бурно просыпаясь, природа вознаграждает живущих пышной яркой зеленью и малярийными комарами. И еще известно, что Красное море – самое соленое море в мире. И самое теплое. Вода прогревается до 32 градусов, что никак не принимается в расчет инженерами от учености НИИ холодильной промышленности, разрабатывающими для ВМФ холодильные установки для кондиционирования воздуха. Эти установки могут работать при температуре забортной воды не выше плюс 28 градусов. Значит, в Красном море моряки остаются без холода в накаленной солнцем консервной банке. И если бы не фирма “Хитачи”, то... И когда поумнеет КПСС и советское правительство, выбрасывая в пекло своих наиболее преданных Родине людей?

Крейсер встал на внешнем рейде острова Нокра. Главный боцман Григорьич готовил баркас для похода за кораллами и каури. Эти дары моря, невиданные в Союзе гражданами страны, не связанными с морем, имеют разные уровни ценности.

1. Их можно продать в сувенирных магазинах. Ценность “даров” будет выражена в обычных “деревянных” совдензнаках. Но никто из моряков подобные сделки не уважает и красоту в рубли не переводит. Хотя и исключения возможны.

2. Кораллы и ракушки можно поставить в собственной квартире, украсив ее, и тем самым заработав признательность жены и вызывая радость собственных детишек.

3. Можно их же подарить друзьям, знакомым и родным, вызвав “ахи” и “охи” и заработав “спасибо”.

4. Но существует и еще одна сторона вопроса, о которой знают только военморы: дары Индийского океана, выложенные на стол очередной группе проверяющих и членов различных комиссий, гарантируют отличную оценку в акте проверки вне зависимости от истинного положения вещей. В случае, если на ваше счастье ваш непосредственный начальник по специальности вдруг возомнит себя страстным коллекционером и знатоком морской флоры и фауны – очередное повышение по службе может быть ускорено, если, конечно, вес "волосатой лапы” какого-либо “позвоночника” не перетянет веса "даров”.

Особенно неравнодушны к подобного рода подаркам визитеры из Москвы, т.к. они-то лучше знают истинную их ценность, выраженную в неконвертируемой валюте. Дальневосточники, вручающие презенты москвичам, утешают себя лестной пословицей: “Сто рублей – не деньги, тысяча километров – не расстояние”.

На “охоту” вместе с боцманом шел доктор с сумкой неотложной помощи, группа матросов и, для проведения идеологической работы, пропагандист Животов. Каждый из них был экипирован следующим образом: плавки, разового использования рубашка для подводников (ненадежная защита от солнца), маска, трубка, ласты, мешок для сбора ракушек, привешенный к поясу, перчатки для защиты рук от морских ежей и пика для переворачивания камней и защиты от морских хищников – что называется на танк с дубиной! Отвалив от борта корабля, баркас затарахтел вдоль изрезанного бухточками, подмытого волнами берега, готового в любой момент рухнуть в воду. Чахлые деревца верблюжьей колючки, редко торчащие на выжженном плато, олицетворяли собой всю местную флору. Изредка можно было видеть одинокого пеликана, лениво пролетавшего над водой, неизвестных морякам чаек-уток-нырков, иссушенного солнцем и застывшего на берегу верблюда с одним горбом, т.к. на два горба недоставало воды и жира. Смотреть на небо и море – невозможно, больно глазам от нестерпимо яркого света. Жара... жара... как у Высоцкого. Даже Григорьич угомонился и не рассказывал свои обычные были-сказки. Чоп, высунув язык, лежал в форпике возле анкерка с водой, выражая свое собачье удивление столь глупым морякам, бросившим себя на сковородку ради сомнительного удовольствия окунуться в теплую, соленую, но все же желанную воду.