Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

Я знал, что лица с уголовными замашками становятся сентиментальными при упоминании о матери.

– А при чем здесь моя мама? – сверкнув в полумраке каюты глазами, спросил Берсенев.

– А притом, что ваш козел-папа и козлы-братья на помощь вам из колонии не придут, сами вы денег не имеете. Вот и остается одна мама. И если не загнали ее в могилу ваши братья, то эту задачу успешно решите вы сами. Все. Разговор окончен. Подумайте над тем, что я сказал. До завтра.

Предупредив дежурно-вахтенную службу о возможной попытке Берсенева уйти в “самоход”, я уехал в поселок Западный, где стояли корабли на консервации. Что такое “консервация” для корабля, знает каждый военмор, но не знает читатель. Согласно руководящим документам, полностью исправный корабль становится у пирса. Все его механизмы смазываются, помещение и внешний контур корабля герметизируются, личный состав переселяется в казармы. Воздух внутри корабля осушается с помощью специального приспособления – рубки динамического осушения. Штат корабля максимально сокращается, так что из тысячного экипажа остается человек семьдесят, задача которых состоит в том, чтобы один раз в год вскрыть корабль и провести плановый осмотр механизмов. Все остальное время эти семьдесят человек занимаются хозяйственными работами и политической подготовкой. При этом нуждаются в медицинской помощи, организовать которую я и убыл.

Через двое суток, приехав из поселка Западный на ЭМ “Бесшумный”, я узнал, что мой подчиненный Берсенев, спустившись по якорь цепи на лед, убыл в самоволку вечером, но исправно прибыл на корабль утром. В изрядном подпитии. Флагдок издал приказ командира соединения о наказании нарушителя воинской дисциплины, в котором объявил тому десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, выписал записку об аресте матроса и вызвал его к себе в каюту.

Берсенев, только что проснувшийся с больной головой, недовольно взглянул на своего начальника, представился и хотел присесть, но разрешения не получил.

– Несмотря на мои предупреждения, Берсенев, вы все же ушли с корабля. Я предупреждал, как вы помните, что ошибочность ваших взглядов постараюсь вам доказать...

– Не старайся, старлей, – перебил убежденный потенциальный зек, – изменить ничего ты не сможешь. После гауптвахты я снова уйду.

С трудом сдерживая желание влепить наглецу по веснушчатой физиономии, я спокойно сказал:

– Это мы посмотрим впоследствии, а теперь идите, собирайте все, что требуется арестанту. Благо, вы знаете это прекрасно, и поедем с вами туда, где вы по своим убеждениям желаете быть.

Через 15 минут два мирно беседующих военмора шли по дороге к остановке автобуса номер шесть. Гарнизонная гауптвахта находится на полуострове Меньшикова, направо от Северного пирса. Но я пригласил арестованного в автобус, идущий в противоположном направлении, чем озадачил нарушителя дисциплины. Однако, тот вопросов не задавал.

Дело в том, что на полпути между Сортировкой (п.Октябрьский) и п.Ванино располагается специфическое воинское формирование – дисциплинарная рота, командовал которой знакомый мне капитан. На его помощь и рассчитывал флагманский педагог-воспитатель. Приехали, прошли за ворота. Сержант, стоящий на вахте КПП, вытянувшись так, как матросы не вытягиваются и перед адмиралом, спросил о цели визита моряков и немедленно доложил о прибытии своему командиру. Получив указания последнего, вежливо проводил доктора в кабинет. Берсенев был оставлен на КПП под охраной дежурной службы, неприязненно разглядывающей моряка: существующий антагонизм между военнослужащими, одетыми в зеленую форму, и моряками давал о себе знать.

Я вкратце посвятил капитана-командира дисциплинарной роты и своего товарища в историю и систему взглядов своего подчиненного и попросил помочь в воспитании военмора.

– Все будет сделано, корешок, – заверил доктора дисциплинарный командир. – Я могу здесь подержать твоего подчиненного в течение месяца?

– Конечно, была бы польза.

– Польза будет. Пойдем.

Вышли во двор. Притихший Берсенев стоял возле КПП по стойке “смирно”.

– Дисциплинарно арестованный матрос! Ко мне, – приказал ему капитан.

Обрадовавшись, что избавлен от опеки сержанта, несущего вахту на КПП, Берсенев подошел к капитану и небрежно представился, стараясь подчеркнуть свое матросское превосходство над затянутым в портупею солдафоном.

– Вы что, матрос, не ели сегодня? – имея в виду тихий голос арестованного, спросил капитан.

– Да, не ел. А уже на кораблях время обеда прошло, – пытаясь разжалобить офицеров, произнес Берсенев.

– Ясно. Еще десять суток жрать не будешь! В карцер! – отдал короткое распоряжение капитан. – Сержант Толипов! Исполнить!

Не успел Берсенев возразить, как два солдата подскочили к нему и, заломив назад руки, повлекли к бетонной яме, закрытой сверху металлической решеткой. Открыв решетку, солдаты пинком отправили в яму арестованного, мечтающего о тюрьме военмора. Для меня подобная развязка тоже была удивительна: яма-то находилась под открытым февральским морозным небом...

...Через месяц в сопровождении того самого сержанта на пирс был доставлен матрос Берсенев. От бравого упитанного моремана осталось немного. Приемами строевого шага он владел мастерски, воинские уставы знал наизусть, о самоволках и спиртном вспоминал с отвращением, осуждая тюремную философию своих родственников.

Для успеха в деле врачевания личного состава и обмена опытом и организации его между специалистами различных направлений военной медицины ежемесячно, по приказанию старшего медицинского начальника гарнизона, собираются так называемые, научно-практические врачебные конференции. Собравшись вместе в гарнизонном доме офицеров, врачи госпитального звена и звена корабельного рассказывают друг другу сказки о собственных достижениях в сем благородном деле и наущают коллег правильным и эффективным методам работы. При этом специалисты госпитального звена, как имеющие больший опыт и большее количество металла на погонах, позволяют себе публично пройтись кнутом по спинам своих младших товарищей – лейтенантов, специалистов войскового, т.е. корабельного звена медицинской службы. В любом выступлении любого начальника отделения из госпиталя корабельные лейтенанты обвиняются во всех смертных грехах и ошибках. Все возможные положительные качества лейтенантской врачебной души подаются с приставкой “не”. Все отрицательное – в наличии. Смысл выступлений любого госпитального подполковника звучит так: “Лечение больных в моем отделении и под моим личным руководством было бы гораздо эффективнее, если бы не корабельные врачи, допускающие врачебные ошибки на догоспитальном этапе лечения. Я хороший, насколько это возможно, но лучшим мешают мне стать младшие коллеги”. Вся речь рассчитана на присутствующую здесь светлую голову старшего медицинского начальника. Лейтенанты растерянно лепечут что-либо в свое оправдание, ссылаясь на нехватку медикаментов и аппаратуры, самодурство командиров и недостаток опыта работы. Весь процесс напоминает избиение младенцев, не способных и не имеющих возможности ответить ударом на удар. Подполковники всегда правы и искренни в своих речах, хотя им глубоко безразличны и сами лейтенанты, и положение дел в их подразделениях. Но принято так, что старшие всегда учат младших. И это было бы правильно, если бы старшие знали корабельную службу, а если знали её когда-то, то не забыли бы сейчас. Но... старшие наущают младших. И младшие, как побитые щенки, расползаются из дома офицеров по своим корабельным норам.