Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

Если бы не он, турецкие раненые оставались бы на поле сражения не перевязанными по несколько дней и, наверное, половина их не осталась в живых, т. к. ранения большей частью были очень тяжелые, все больше с раздроблением костей. Банковский-паша прямо говорил, что если бы не наши отряд и французы, то помощи раненым не было бы почти никакой, т. к. турецкие госпитали только при нас начали устраиваться в Фарсале, и то трудных больных всегда переводили к нам, не доверяя себе. У греков помощь раненым организована была гораздо лучше – там у каждого солдата была коробочка с перевязочными материалами, так что перевязки на поле сражения шли быстро, и очень редко, если какой-нибудь раненый грек попадался в плен. Убитых большей частью греки тоже уносили с собой.

И так мы прибыли в Фарсал – Банковский-паша с французами приветствовали нас ужином – консервы, солонина и какао. Скоро все улеглись, чтобы встать пораньше, т. к. с утра раненые должны были начать прибывать из-под Домокоса. Я не ложился и все ждал вещи, волновался, ходил на дорогу, вглядывался – не идут ли они, но, к нашему горю, они пришли только в 12 часов дня, в самый разгар привоза раненых, которых начали подвозить с 7 часов утра.

Это было 6 мая. Сначала прибывали все одиночные люди на лошадях, потом уже целые массы привозили на арбах. Я никогда не забуду этой пугающей картины. В какой-то момент самая большая комната в доме наполнилась ранеными. Когда в доме не осталось ни одного местечка, стали класть в саду, а затем и прямо на улице, где они провели весь день, всю ночь и еще следующие сутки, а некоторые и по три, по четыре дня. Раненые положительно лежали друг на друге. У одного была совсем оторвана нога, у другого перевязана, но повязка обратилась в какую-то красную массу. Лужи крови быстро распространились по полу, у многих от гниения уже слышался запах. Вещей наших все не было, а тут раненые. Я приходил в отчаяние – каждая минута была дорога. Меня поражало, среди этих лежащих изуродованных людей не слышно было стонов, и только когда их брали с полу, чтобы нести в операционную или для перевязки, то некоторые из них не выдерживали и глухо стонали. Удивительно терпеливы были эти турки и особенно албанцы. Французы уступили часть перевязочного материала нашим врачам, и работа закипела.

Раненых в первый же день было привезено более 300 человек, а у турок ничего не было приготовлено, хотя они знали, что будет битва [427]при Домоко, и у нас была целая неделя для подготовки приема раненых.

Весь день 6-го в трех комнатах, смежных с большой, где лежали раненые, происходила перевязка раненых и ампутации, а в большой комнате все время мелькали фигуры наших сестер, перевязывавших наскоро тех, которым даже на перевязочном пункте не было оказано помощи. Оказалось, что перевязочных пунктов у турок не было, а Ларди с Банковским-пашой сейчас после сражения объезжали все поле, отыскивая раненых, перевязывая и отправляя в Фарсал. Если бы не они, то раненых, пожалуй, и не подобрали с поля битвы. Я обратил внимание, с какой признательностью отнеслись раненые к заботам о них. Нам всем пришлось и носить их, держать во время операций, и кормить и т. д. Я удивлялся, как раненые ценили каждую помощь, оказываемую им. Один из них, у которого совсем болталась нога и которого я перенес в перевязочную комнату – вдруг обнял меня и поцеловал. Видно, как эти люди мало привыкли, чтобы на них смотрели как на людей и заботились о них.

В 12 часов дня привезли наконец наши вещи и началась лихорадочная разборка. Все люди были заняты, пришлось и мне самому таскать ящики, откупоривать их, устанавливать. К вечеру уже удалось устроить три палаты и положить туда 17 тяжело раненых, устроить операционную комнату и приготовить ужин на 200 человек, и в течении же дня их все время поили чаем.

Все это было до того трудно, что минутами отчаяние овладевало мной, и я начинал терять голову. Два повара и прачки, нанятые мною, говорили только по-гречески, из-за каждого слова приходилось прибегать к переводчику. Драгоман мой выбился из сил. Ему приходилось все объяснять повару, приходилось и самому сбегать за котлом, за углями и т. п., а в палатах в это же время его ждали, чтобы перевести слово какого-нибудь раненого. Суматоха была ужасная. К 12 часов ночи сестры и доктора валились от усталости, а половина раненых еще не была перевязана, а новые и новые партии все прибывали.

Такое положение дела продолжалось три дня, и только 9-го мая мы могли открыть наш госпиталь.

Большая комната очистилась, больных, кои могли хотя немного двигаться, направили в Лариссу, и у нас в госпитале на койках в доме осталось 28 раненых, а во дворе в двух палатках клали вновь прибывавших, которые все шли и шли из Домоко, Ламии и Фурки. С каждым днем раненые приходили все с более серьезными ранениями, многие с гангренами, это были запоздалые, которых находили на поле битвы на 4-й или 5-й день. 9-го утром вымыли зеленым мылом и формалином большую комнату, устроив в ней госпиталь, а с 13-го числа, когда отправили более или менее сносных раненых в Лариссу, у нас установилась нормальная жизнь, т. е. правильный уход за ранеными.

Уехали французы, мы их провожали обедом и очень дружески простились, в Фарсале остался наш госпиталь и еще три турецких, в которых лежали исключительно больные тифом, дизентерией, цингой и из раненых наиболее легкие. Когда провожали французов и я хотел отрезать сыру, нож как-то соскочил, и я сильно порезал руку, перерезав артерию, кровь хлынула фонтаном, ее с трудом остановили, пришлось наложить три шва. К счастью, это была левая рука, она очень скоро у меня зажила, благодаря тотчас же оказанной помощи.

Дом, в котором помещался госпиталь, был каменный, двухэтажный, удобно расположенный. Вышина комнат около 5–6 аршин, так что воздуха было достаточно, а почти полное отсутствие стекол в окнах само собой способствовало постоянному притоку свежего воздуха. Только в первом этаже было несколько сыро во время дождей. Убранство комнат было более чем простое…

День был распределен следующим образом: просыпались раненые около 7 утра, умывались с помощью служителей-турок (их было четверо), которые подавали каждому таз и кувшин со всеми принадлежностями для умывания.

В 7 1/2 часов утра каждый раненый получал по кружке или по две чаю с сахаром и лимоном или концентрированным молоком, хотя под конец плавания, в Фарсале это молоко уже все вышло и потому отпуск его был прекращен. К чаю раненые получали английские галеты или хлеб, сколько желают.

В 8 1/2 часов начинались перевязки и операции, которые продолжались до самого обеда, а то и дольше, в зависимости от количества перевязок. Обед больным подавался в 12 часов; к обеду получали одно блюдо с бараниной или мясом.