Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

До Фарсал мы ехали 2 1/2 часа, измучились, проголодались, продрогли. Нас провели в какой-то дом, есть достать было нечего, принесли только черного хлеба. Мы вскипятили воду, заварили в лоханке чай и кое-как закусили, затем легли на постланных рогожках. Это было часа 2 ночи, а в 5 часов утра мне уже надо было встать, чтобы успеть поговорить с Банковским-пашой и вернуться к Эдхему. Я был весь разбит, но когда вошел Банковский и я принялся за переговоры, сразу усталость прошла.

Банковский оказался милейшим человеком, и мы с ним впоследствии очень подружились. Редко можно было встретить человека любезнее и обязательнее. Он один за всех работал с редкой энергией, отдавая всего себя помощи раненым. Если бы не он, наверно, половина раненых оставлена была бы на поле сражения и не получила бы никакой помощи. Это был достойный человек во всех отношениях, гуманный, добрый, мягкий и весьма милый. Он не был турком, его отец был поляк, женившийся на турчанке. Этим и объяснялась его гуманность и отзывчивость сердца.

Турецкое начальство смотрело на солдат как на машину. Пока он здоров, нужен, на него обращали внимание; стоило ему быть раненым, он оказывался не нужным, его бросали. Если бы не Банковский-паша, то из 2000 рабочих осталось бы в живых сотни три. Надо было удивляться энергии этого человека – ему делали препятствия во всем решительно, он бился как рыба об лед, никто из турецкого начальства ему не помогал. Только один Эдхем-паша его поддерживал. Банковский-паша сказал, что он в восторге от нашего приезда, что вся его надежда на то, что он просит нас как можно скорей переехать в Фарсал и что лучший дом, где жил греческий наследный принц, он отдает в наше распоряжение, велит его вычистить, продезинфицировать. Он прибавил, что для него такое счастье, что мы приехали, что у них готовых кроватей не более 15-ти, раненых ожидается несколько сот. Эдхем же паша сказал нам, что в Фарсале готов госпиталь на 300 кроватей. Переговорив обо всем, я отправился с ординарцем и драгоманом обратно к Эдхему-паше, просил содействия к предоставлению нам для переезда из Воло в Фарсал больших парных повозок для вещей и для персонала 5 ландо. Он обещал все сделать, и я, довольный всеми результатами, направился со своими спутниками в Воло, куда мы прибыли поздно ночью с 3-го на 4-е.

Весь день 4-го прошел в закупках провизии, т. к. в 7 час вечера должны были нагрузить подводы. Я хотел весь груз отправить с вечера, а самим ехать утром. В 6 часов я отправился со всем отрядом на «Донец» на прощальный обед и перед этим спросил каймакана, будут ли подводы. Получив ответ, что да, я, успокоенный, поехал на обед вместе с русским консулом, который был удивительно мил и обязателен. Любезнее нельзя было бы быть. Обед на «Донце» был очень трогательный, масса тостов, пожеланий, сестры получили по чудному букету от офицеров «Донца». К сожалению, у меня на душе не было спокойно, я не был уверен, что каймакан исполнит обещание, и поэтому я не мог отдаться общему настроению.

Было уже 8 часов вечера – я думал, что меня ждут на берегу, кроме того, навертывавшиеся тучи предвещали дождь, а брезентов, кроме 5 взятых с собой, не было. В половине девятого, и то еще до окончания обеда, я уехал с «Донца» с консулом и драгоманом, напутствуемый всеми офицерами. Мои опасения оправдались – вместо 30-ти пароконных – на берегу оказалось только 6 двуколок и никакого конвоя.

Меня предупредили, что турки всегда все обеды ничего не делают, но я все же не ожидал этого, и потому ужасно взбесился и, зная, что нам необходимо скорее прибыть в Фарсал в день начавшегося уже сражения под Домокосом, решил – если на другой день я не выберусь из Воло, телеграфировать Нелидову о всех препятствиях, прося разрешения идти на «Донце» в Грецию, в Пирей. Послали мы за каймаканом – конечно, его не нашли. Тогда я отправился его искать вместе с консулом. Дома его не было, зашли к жандармскому офицеру – он отказался его найти. Тогда я велел переводчику передать, что если через полчаса каймакана у меня не будет, то я телеграфирую русскому послу для доклада султану, что нам делают вместо содействия препятствия. После этих слов каймакан отыскался, через 5 минут он явился с извинениями. Я тогда через переводчика ему сказал, что я приехал в Турцию не для своего удовольствия, а приехал, чтобы подавать помощь раненым туркам, и требую, чтобы все обещания исполнялись. Если нельзя достать подвод, то требую, чтобы мне сказали, что подвод нет, а если дают слово, что они будут, то я требую, чтобы они были, и спрашиваю в последний раз, будут ли подводы и когда. Если же он меня обманет, то я доложу Эдхему-паше и об инциденте, бывшем накануне (сестры ездили кататься, и часовой турок прицелился в них, несмотря на то что они были с русским консулом, а проходивший случайно офицер спас сестер). Тогда каймакан сказал, что если в 5 часов утра подвод не будет, то я могу его повесить. Я сказал, что вешать его не буду, а буду телеграфировать Эдхему-паше, а сам уйду с отрядом в Пирей.

После этих всех неприятных переговоров я вернулся в гостиницу, где были все офицеры с «Донца» – пили чай у сестер и разошлись около часу. В половине пятого я отправился с драгоманом к консулу, разбудил его, и мы пошли смотреть, есть ли подводы. Оказалось, нет. Тогда я пошел прямо на телеграф, где просил соединить меня с Фарсалом и пригласить Банковского-пашу к аппарату на телеграфную станцию.

Он очень быстро пришел, я по телеграфу передал, в чем дело и что мы прибыть не можем. Он ответил, что постарается все уладить и даст ответ. Тогда я написал депешу Эдхему-паше, дал ее перевести на турецкий язык. Телеграфист отказался передать, говоря, что раз Банковский-паша знает, то этого достаточно. Я был вне себя, сказав, что если он сейчас же не передаст депешу, то я на него составлю протокол. Только тогда он принял депешу, но все же послал предупредить каймакана. Через 20 минут подводы явились, и сам каймакан помогал устанавливать вещи. К 9 часам все было уложено, и я послал разбудить всех членов отряда. Но все выступили только в 12 часов дня, т. к. не могли найти офицера, а я сказал, что начальником транспорта я требую непременно офицера, боясь, как бы албанцы, составлявшие половину конвоя, не ограбили бы наш караван сами. Служителя моего Никитюка я послал за вещами, поручив его безопасность офицеру – турку.

Отправив вещи, мы пообедали и двинулись сами в 5-ти ландо, захватив с собой 2-х поваров и 2-х прачек – греков, которых я нанял по рекомендации консула. До Фарсала мы добрались благополучно, но только к 12 часам ночи – по дороге мы встретили 20 арб и 2 ландо, любезно посланных за нами Банковским-пашой и французскими докторами. Дом наш был весь очищен – мы разложились на ночь на матрацах, присланных нам от французов, т. к. наших вещей еще не было, а кроме голых стен нам ничего не отвели. Это был дом, в котором жил наследный принц греческий. Банковский-паша любезен был с нами страшно, помогал во всем; он работал день и ночь, и казалось, что если бы не он, то никто из турок для раненых пальца о палец бы не ударил. Это была удивительно симпатичная личность. Положительно он один старался обставить раненых возможно лучше. А ему было нелегко, т. к. организации у турок никакой не было, а кроме того, даже он сам встречал всюду противодействие и ему приходилось всегда обращаться к Эдхему-паше за помощью. Помощь турки имели от французских докторов, которые приглашены были оттоманским банком, они и устроили в Лариссе госпиталь на 200 человек, а кроме того, сам Ларди, главный французский врач, ездил на поле сражения перевязывать раненых.