Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

В своем ответе на мое письмо Иван Константинович опять-таки сам себя обвиняет, т. к. пишет, что передал врачам полный разговор, который был в совете.

Разве член совета имеет право передавать все прения, все разговоры, происходящие в заседаниях. Ведь заседания бывают не публичные, они носят характер семейный и достоянием не членов Совета могут быть только постановления. А Иван Константинович даже передал врачам совершенно частный разговор в заседании о Любовь Константиновне, что видно из Вашего письма. К сожалению, Вы явились в Вашем письме невольным обвинителем Иван Константиновича.

Что касается сестер, то Вы введены в заблуждение. Они не удалены из общины, да я и не имел права их удалить. Сестер может удалить только местное управление, они ушли сами, подали коллективно 13 прошений об уходе, после того как я с разрешения Федора Александровича, согласившегося со мной, что сестра Куликова – одна из наиболее протестующих, сделал распоряжение об ее переводе в госпиталь. После этого моего распоряжения сестры клиники пришли меня просить за Куликову, я говорил и убеждал их и обещал оставить Куликову, если только они возьмут на себя и будут держать себя более подобающим образом. Но они уже не могли оставаться, они мне передали, что подадут в запас 14 сестер, если Куликову переведут в госпиталь. Я приказал отправить и 13 прошений были на другой день у меня на столе.

Неужели я должен был собрать Совет и спросить, как удержать сестер, как просить их остаться. Мне смешно было читать это место в Вашем письме. Я их собрал, дал им время обдумать, но только одна одумалась и взяла прошение обратно. Остальным я предложил остаться в общине до приведения домашних дел в порядок, но они просили отпустить их в тот же день. Я отпустил, приказав снабдить их всем по положению и не отбирать у них белое платье, только что выданное им на два года, и выдать все жалованье полностью за месяц. Я сделал больше, чем мог сделать по закону.

Ваша фраза по поводу принятия отставок сестер и.д. попечительницы – такое постороннее вмешательство меня удивляет и доказывает только отношение медицинского персонала к попечительнице, насколько оно деликатно, предоставляю судить Вам.

Вы находите правильным закрытие клиники самовольным распоряжением Федора Александровича, без предупреждения даже о том общины, и развозку больных по больницам, а я считаю это преступлением по отношению к общине и совету, на такой вызывающий поступок осталось только признать факт ухода врачей клиники, согласно словесного заявления Федора Александровича об их уходе, совершившимся. Вот все это я могу сказать Вам в ответ на Ваше письмо.

Я не упрекаю себя, что распорядился и действовал так, как действовал. Я шел прямо по голосу моей совести и чувству долга и не раскаиваюсь, и если бы мне пришлось повторить все – было бы очень тяжело, но, вероятно, я бы опять так поступил. Мне не страшно никакое мнение, раз моя совесть чиста. Не скрою от Вас, что не легко мне все это достается, я нравственно страдал и страдаю, а то что Вы мне написали про Ивана Константиновича насчет предложения обер-полицмейстера подать ему в отставку, меня поразило очень больно. Мне от души жаль, и я тотчас поехал к Трепову узнать, почему это, и просить его. Мне не удалось его уговорить, и поверьте, что мне такой поворот дела крайне неприятен и мне очень больно. Конечно, я могу ожидать, что мне и это припишут, хотя Трепов и не от меня даже узнал об уходе всех врачей из лечебницы, а от доклада старшего врача полиции Флоринского. Может быть, хорошо было бы Ивану Константиновичу самому поехать к обер-полицмейстеру и лично все объяснить – дайте ему этот совет, мне кажется, это будет иметь больше всего успеха.

Надеюсь, Вы не будете в претензии на мое откровенное письмо и примете уверение в моем уважении.

В. Джунковский»

Ответ И. П. Алексинского:

«Многоуважаемый Владимир Федорович!

12 января 1901 г.

Очень благодарю Вас за письмо Ваше и за хлопоты о судьбе Ивана Константиновича. Признаюсь, что Ваше письмо смутило меня, и я еще раз пожалел, что не застал Вас даже в первый день Рождества. Вчера я постарался увидеть врачей клиники Иверской общины и 3-х сестер, удаленных из нее. (Говоря официально, которые вынуждены были подать прошения о выходе в запас, но которым Вы заявили, что об их поступке через 1/2 часа будет сообщено в управление Красного Креста и они будут уволены без права поступления в другие общины). Я не могу не верить рассказу этих сестер, к которым я обращался, и не могу не признать их правыми.

Все они говорили, что подавая прошения, они рассчитывали пробыть в общине месяц, что это указано в правилах, соблюдения которых Вы же требовали по отношению к сестре Куликовой; когда же Вы заявили им, что они должны оставить общину через 5 дней, и они рассчитали, что им придется в таком случае уйти как раз в сочельник, то предпочли уйти немедленно. Я думаю, что за месяц многие из них передумали бы и взяли прошения обратно, т. к. все говорили, что действовали в состоянии сильного возбуждения, вызванного несправедливым отношением к сестре Куликовой. Относительно Вас они говорят, что Ваше распоряжение относительно сестры Куликовой и дальнейшие действия были для них большой неожиданностью.

Что касается Ивана Константиновича, то я считаю, что он ввел бы в заблуждение врачей лечебницы в том случае, если бы не рассказал всего происходившего на заседании совета общины и об отношении членов совета к медицинскому персоналу. Ваше письмо, к сожалению, не доказало мне, что я ошибочно смотрю на дело, и, оставаясь при своем прежнем мнении, я должен сказать, что вся моя симпатия на стороне сестер и врачей.

Я знаю, что Вы поступили прямо и согласно своим убеждениям; хотя Вам не легко это досталось, как Вы пишете, и Вы страдали нравственно, но Вы решились на жестокий поступок, будучи уверенными, что это нужно для пользы дела. Вот с последним я не могу согласиться и никогда не соглашусь. Я думаю, что надо было войти в положение сестер, принять в соображение возбуждение, в котором они действовали, понять, что ведь на самом-то деле они правы и их просьбы о сестре Куликовой законны, а не действовали так круто, как поступили Вы, рассчитывая, быть может, на то что они под влиянием страха возьмут прошения обратно.

Я не могу не уважать Вас, но и не могу сочувствовать Вашим действиям как члена совета общины. Я знаю, что Вам тяжело, и в этом сочувствую Вам всей душой, т. к. искренно уважаю и люблю Вас как одного из лучших людей, которых знал.

После Вашего письма я хотел ехать к Вам, потом решил написать Вам, чтобы узнать, когда можно Вас видеть, а теперь, как видите, не удержался и расписался опять. Если Вы захотите поговорить со мной, то известите меня, когда можно приехать к Вам, и я буду у Вас. Еще раз благодарю за Ваше письмо и прошу не сердиться на меня, если в моем письме какие-нибудь выражения будут казаться резкими. Я пишу Вам не для того, чтобы сделать Вам неприятность.