Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

В Млинах среди крестьян оказался один преображенец, два года тому назад ушедший из полка в запас. Узнав о моем приезде, он пришел ко мне и был трогателен, расспрашивал обо всех в полку, а затем просил меня быть крестным отцом только что родившегося у него ребенка. По тамошнему обычаю крестный отец должен был, окрестив ребенка в церкви, нести его к матери, а так как он жил в полутора верстах от церкви, то мне пришлось эти полторы версты нести ребенка, что было не особенно мне удобно, я боялся, как бы его не уронить. Но, к счастью, я донес благополучно и, передавая матери ребенка, сказал ей по-малороссийски, как этого требовал тоже обычай: «унес поганое, принес чепурненко». Когда я уезжал, то он принес мне на дорогу массу превкусных пирожков с яблоками и две бутылки маринованных вишен. Я был очень тронут.

Со своими я был в постоянной переписке, моя мать проводила лето на Каменном острове у наших родных Грессеров на даче, сестра на Сергиевке у своих друзей Лейхтенбергских, так что за них я был совсем покоен. В конце июля в окрестностях Миских Млинов разразилась эпидемия дифтерита, и мой брат с женой, испугавшись за своего Гаррика, как бы он не заразился, решили бежать и переехать в город Богодухов. Собрались в два дня, по дороге заехали к нашей тете Прасковье Степановне Кованько, которая приютила у себя мою belle-sœur [240]с сыном, а я с братом поехал искать квартиру в Богодухове. Удалось найти подходящую, и, когда мы ее устроили, я уехал от брата, так как отпуск мой уже кончился и надо было явиться в полк. Прямо проехал я на Каменный Остров на дачу градоначальника, где жила моя мать. Во время моего отсутствия Грессеры отпраздновали серебряную свою свадьбу, мне было очень жаль, что я не мог быть с ними в эти дорогие для них дни. Я застал еще конец лагеря и приехал накануне высочайшего смотра на военном поле, я очень был рад, что попал к этому смотру, так как был назначен на ординарцы к государю от полка и имел счастье по окончании смотра подойти к Александру III, которого я боготворил, с рапортом: «К вашему императорскому величеству от л. – гв. Преображенского полка на ординарцы наряжен». После смотра полк вернулся в Петербург на зимние квартиры, часть полка ушла на отдых в Царскую Славянку.

В последний день лагеря неожиданно для нас ушел принц Ольденбургский, мы очень пожалели о его уходе, так как хотя он был человеком и начальником далеко неуравновешенным, но для нас, преображенцев, он был своим, родным, тесно связанным с полком.

В приказе по полку был напечатан приказ главнокомандующего по этому поводу и прощальный [для] принца Ольденбургского. <���…> [241]

16-го августа князь Георгий Максимилианович женился на княжне Черногорской Анастасии Николаевне. Свадьба происходила на Сергиевке в семейной обстановке, в присутствии всей царской семьи и ближайших лиц свиты. Я был тоже приглашен и присутствовал на свадьбе вместе с моей сестрой.

После свадьбы молодые уехали в имение принца Ольденбургского «Рамонь», [242]откуда должны были выехать заграницу, куда с разрешения императрицы моя сестра должна была их сопровождать.

2-го сентября я был дежурным по 1-му, 2-му и 4-му батальонам в Славянке.

Эти дежурства были одно удовольствие, мы, офицеры, помещались там в чудном дворце времен Екатерины II, у нас было отделение нашего собрания, и мы проводили время очень хорошо на чудном воздухе, кругом дворца был сад. Дежурство никаких хлопот не несло, если не было происшествий, но таковых за все время пребывания полка на отдыхе не было.

2-го сентября приказом по полку я был назначен временно командовать 2-й ротой, было всегда неприятно командовать чужой ротой, почему я был не особенно доволен. К счастью, командование это продолжалось всего две недели.

В это время у нас ушел также и начальник дивизии генерал Малахов, получивший в свое командование Гренадерский корпус в Москве. <���…> [243]

К уходу Малахова мы отнеслись равнодушно, так как начальником дивизии он собой ничего не представлял, был только хорошим честным строевиком.

13-го сентября полк участвовал в похоронах вице-адмирала Брюмера, я командовал при отдании последних почестей 2-ой ротой.

В двадцатых числах сентября моя сестра уехала заграницу с молодыми Лейхтенбергскими. Мы с матушкой проводили ее до Гатчины и вернулись оттуда домой в Петербург. Вскоре после этого я был назначен на охрану линии железной дороги, государь ехал в Варшаву. От полка были отправлены 3-я и 4-я рота, из офицеров – Порецкий, Шипов, Крейтон, Гарденин, Гольтгоер I-й и я, под начальством Обухова – все мои друзья, так что мы жили очень дружно и хорошо на станции Серебрянка по Варшавской железной дороге, которая была центром нашего участка. Погода была чудная – несмотря на начало октября, было тепло, как летом, так что мы обедали даже на воздухе, нам отвели прекрасную дачу, где мы отлично устроились. Так как на охране мы ожидали и обратного проезда государя, то у нас было несколько свободных дней. Я ими воспользовался и съездил в Гродно на денек к своей сестре, благо офицеры на охране имели даровой проезд.

Вернувшись с охраны, я был страшно огорчен, узнав о кончине нашего более чем родного А. Андреевского как раз накануне моего приезда. Он скончался в Василькове, у себя в деревне, от брюшного тифа в несколько дней. Это было большим горем для моей матери и всех нас. Я тот час же попросился в отпуск и уехал к ним. Приехав в Васильково, застал, конечно, всех в страшном горе, дети уже спали.

Тут я узнал подробности: Андреевский приехал из Петербурга в Ладогу 26-го сентября и чувствовал себя нехорошо. В Ладоге он пробыл три дня на земских собраниях и все себя плохо чувствовал и перемогал себя. На собраниях он очень горячился, отстаивал свои взгляды и очень много говорил. Между прочим, один из присутствовавших сказал, что надо закрыть все школы, потому что денег нет. Он, конечно, стоявший всегда за правду, сказал, что это невозможно, что лучше давать служащим меньше наградных. Это вызвало большую бурю. Это еще более ухудшило его положение, и он расхворался, послал депешу, чтоб выслали коляску на пароход, и поехал в Васильково. Очень многие пришли его провожать, видя, что он совсем больной, хотели его проводить до дому, но он очень просил не ехать с ним. Так он и приехал и сейчас же слег в постель и в тот же день начал бредить, но просил не писать жене. Потом стало хуже, доктор сказал, что брюшной тиф, и тогда он сам просил послать депешу жене, которая тотчас же выехала. Он все ее ждал и рассчитал, что она приедет 6-го октября. 5-го он спросил: «А какой день?», ему сказали, тогда он говорит: «Ах, еще два дня осталось, как мало, вот я опять проговорился, я все проговариваюсь». И впал в забытье. Жена приехала, когда его вынули из ванны, но ее не пустили, боясь, что он от волнения не заснет. После ванны он лучше себя чувствовал, взял гребенку, щетку, причесался и заснул. 7-го жена вошла, он ее узнал, сказал: «Ах, ты приехала, я рад», – и начал ее целовать, заметался и впал в бессознательное состояние, потом сказал: «Степа, Степа, [244]сейчас иду… приготовьте тройку», – все он то впадал в бессознательное состояние, то опять говорил как следует. К трем часам он задремал, потом проснулся, спросил, который час, ему сказали: «четыре». Тогда он заметался, сказал: «Как мне хорошо», – вытянулся и умер.