Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

Ужасно мне было его жаль. Человек, полный сил и надежд на будущее, честный, благородный, здоровый, обожавший свою семью и обожаемый всеми, кончил свое земное существование из-за какой-то простуды. Во всем воля Господа, значит, нужна была эта жертва. Он как бы предчувствовал свою смерть. В прошлом году он показал дьячку место, где его похоронить. Жене он, шутя, показал камень, который бы заменил ему памятник, а приятелю Шредеру, шутя, сказал, чтобы заказал гроб, когда он умрет. Все так и было сделано. Последний момент был паралич сердца, от чего он и умер. Он лежал в гостиной, в большой зале, выражение у него было как у живого. Служили два или три раза в день панихиды все время два священника, один – васильковский, а другой – лукинский.

В Василькове был новый молодой священник с августа месяца, и так его полюбил за это короткое время, что, служа панихиду, у него слезы так и текли. Крестьяне, которые приезжали за десятки верст, плакали, говорили, «не стало нашего благодетеля», все рыдали, я не видал еще таких похорон, чтоб было столько искреннего сочувствия, и действительно нельзя было иначе. Мать, окруженная пятью детьми, такая молодая, у гроба такого чудного человека. Масса была венков, от артиллеристов, от земства, от крестьян, дворян и еще много других. По отзывам всех, он был единственный честный прямой трудолюбивый деятель уезда. Когда священникам хотели заплатить деньги, то они сказали, что не имеют права ни копейки взять, что они так любили его, что, взяв деньги, они бы оскорбили память покойника.

Я, к сожалению, не мог остаться в Василькове, после похорон на другой день вернулся в Петербург и сейчас же написал подробное письмо о последних днях жизни Андреевского своей сестре в Ниццу, где она была в то время.

В конце октября мне назначили нового командира роты капитана Коростовца. Мне он не был особенно симпатичен, и потому я его назначению не обрадовался, но он так мило и хорошо ко мне отнесся, что я с ним вполне примирился и служить мне с ним было легко. В это же время вольноопределяющимся ко мне в роту поступил Нарышкин, сын будущей гофмейстерины императрицы Александры Федоровны. Он поступил в мое ведение и много мне испортил крови, так как был порядочным лодырем и был неискренен.

В октябре вернулся из отпуска великий князь, мы его встречали на вокзале.

В начале ноября со мной случилась большая неприятность. Я заболел трахомой на глазах. Где я мог заразиться этой неприятной болезнью, я не мог придумать. Во всяком случае, мне это было крайне тяжело, болезнь эта очень заразная, и потому мне приходилось все время думать о том, как бы не передать ее другому, быть очень внимательным к себе. Длилась эта болезнь почти месяц, два раза в неделю я ездил к окулисту Тихомирову, я избегал куда бы то ни было показываться, всецело занялся делами вдовы Андреевского и его детей. Дела были запутаны, и разбираться было нелегко. Старший сын его был уже кадетом, жил в 1-ом кадетском корпусе, а по субботам я ездил за ним в корпус и привозил к нам, у нас он проводил все праздники. Вечером воскресенья я его отвозил обратно в корпус. На неделе я его всегда навещал еще в корпусе, он был очень славный мальчик, очень ласковый, и мы его очень любили, а после смерти его отца он стал нам еще дороже.

9-го ноября был день совершеннолетия принца Петра Александровича Ольденбургского, я поехал его поздравить. Приема большого не было, так как в Михайловском манеже государь делал смотр л. – гв. Московскому полку и Казачьему, и все начальство, и принц Александр Петрович должны были быть в манеже. Принцесса Евгения Максимилиановна с сыном были дома, так как еще не выезжали после перенесенной ими в то время совершенно новой болезни под названием «инфлюэнца». [245]Эта болезнь свирепствовала тогда в Петербурге, не было семьи, чтобы кто-нибудь не был болен ей. Благодаря этой эпидемии были даже закрыты некоторые учебные заведения.

Принцесса Евгения Максимилиановна меня приняла очень любезно и сказала, что очень тронута, что я не забыл этого дня, и оставила меня завтракать. Завтракали преподаватели Петра Александровича, его бывший воспитатель Ганике и лица свиты.

В середине ноября и я слег, заболев модной болезнью. Пришлось подать рапорт о болезни, я написал в рапорте, что «заболев сего числа инфлюэнцей, службу его императорского величества нести не могу». Но в приказе по полку отдали, что я заболел простудной лихорадкой, и полковой адъютант на мой вопрос, почему не отдали в приказе, что я заболел инфлюэнцей, сказал, что приказ не для помещения в нем каких-то иностранных слов, придуманных врачами.

Я почувствовал себя плохо в карауле в комендантском управлении, на другой день как будто стало лучше, но на следующий у меня сделалась сильная рвота и я встал с сильной головной болью. Все же я поехал в полк, где у меня рвота повторилась, тогда я вернулся домой, а так как я обещал кадету Андреевскому заехать за ним в этот день, чтобы проехать на панихиду по его отце (было 40 дней смерти), то я все же, укутавшись в шубу, т. к. меня знобило, поехал в корпус, взял кадета Андреевского и проехал на панихиду. Едва простоял в церкви, и когда приехал домой, то уже не мог стоять на ногах, лег, температура оказалась около 40. Так я проболел дней 5.

В это время мы получили известие, что у брата моего родился второй сын Артемий, а место ему все не выходило, и ему очень было трудно жить.

24-го ноября в Екатеринин день я был на вечере в Екатерининском институте, где воспитывалась моя племянница Жеребцова, она была в выпускном классе. У нее был очень хороший голос, и она на этом вечере спела соло из «Фераморса» и «Демона». [246]Спела она великолепно, мне было очень приятно слышать восторженные похвалы моей племяннице. После концерта были танцы, и я протанцевал две кадрили, одну с моей племянницей, другую с прелестной барышней баронессой Винникен, двоюродной сестрой моего друга Веревкина. Это была удивительно милая барышня, она выделялась как-то среди всех, и я ею даже увлекся, даже подумывал одно время сделать ей предложение, меня смущало, что у нее были очень большие средства, а у меня никаких. Видно, не судьба была, пока я все это обдумывал и слишком много рассуждал, проверяя свое чувство, Крупенский – гусар, адъютант великого князя Николая Николаевича сделал ей предложение, и она его приняла.

21-го я был на музыкальном вечере у графини Клейнмихель, у нее пели артисты императорской оперы Мравина, Чернов, Яковлев и Михайлов. Вечер удался как нельзя лучше, она недавно отделала себе особняк на Сергиевской улице с поразительным вкусом и роскошью, это был первый вечер в новом доме. Мравина была очаровательна, особенно ей удался дуэт с Яковлевым из «Евгения Онегина» – последняя сцена. Они так хорошо сыграли и спели, что все были в восторге. Яковлев недавно поступил на сцену, он поражал и своим голосом, и манерой держаться, он оставил службу в лейб-уланах, где служил офицером, чтобы начать новую карьеру. После концерта танцевали мазурку, я с графинюшкой Граббе, после ужина около 3-х часов ночи я уехал.