Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

«Небольшой поворот руля, и мы у тротуара. Владимир Владимирович уже на ходу открывает дверцу и, как пружина, выскакивает на тротуар, дико мельницей крутит палку в воздухе, отчего люди отскакивают в стороны, и он почти кричит мне:

– Шофёр довезёт вас, куда хотите. А я пройдусь!

И быстро, не поворачиваясь в мою сторону, тяжёлыми огромными шагами, как бы раздвигая переулок (люди расступаются, оглядываются, останавливаются) направляется к Дмитровке».

Шагая по тротуару, он размахивал тростью так, что прохожие в испуге шарахались.

Ходасевич крикнула ему вслед:

«– Какое хамство! (Вероятно, не слышал – надеюсь!..)».

Потом она написала:

«Всё было противно, совершенно непонятно и поэтому – страшно».

Попросила водителя вернуться в цирк. И они вновь проехали мимо Маяковского:

«Он шёл быстро, „сквозь людей“, с высоко поднятой головой – смотрел поверх всех и был выше всех. Очень белое лицо, всё остальное очень чёрное. Палка вертелась в воздухе, как хлыст, быстро-быстро, и казалось, что она мягкая, элестич-ная, вьётся и сгибается в воздухе».

Почему Владимир Владимирович так внезапно покинул автомобиль?

Ведь он направился в свою комнату в Лубянском проезде.

На следующий день сосед Маяковского, 23-летний электромонтёр Николай Яковлевич Кривцов, рассказал следователю (орфография протокола):

«13 Апреля с/г. Я был в кухне и готовил для себя обед Маяковский, пришол в кухню и попросил у меня спичку закурить которому я одолжил и он ушол в свою комнату, как я замечал он имел угрюмый внешний вид лица, чем это об'яснялось я незнаю…»

Другой сосед Маяковского, 26-летний студент химического факультета 2-го МГУ Михаил Юльевич Бальшин, следователю сообщил (орфография протокла):

«В последний раз до его смерти Маяковского видал 13 Апреля с/г. которому я зашол в компоту с тем чтоб попросить два билета на „баню“, он мне обещал достать 16 Апреля, в роз-говоре с ним я заметил что он был в угнетенном состоянии, на этом розговор с ним был зокончен и я его не видал».

Протокол допроса 26-летней Мэри (Марии) Семёновны Татарийской (орфография протокола):

«Маяковского знаю с 1925 год. Живу с ним в одной квартире. Отношения добро-соседские. Сестра моя машинистка и печатала почти все его произведения, включая и последние, пьесы. Кроме того, вся почта проходила через наши руки, иногда он просил, передать деньги, книги, билеты, кому либо! 12 Апреля он просил передать деньги в конверте сестре. (Он это делал каждый месяц). 13 апреля он передал мне 50 руб. и просил передать Гизу, эти два дня заметно нервничал, часто убегал, и прибегал в квартиру ».

Ещё Маяковский звонил по телефону. На этот раз – Асееву. Трубку сняла сестра его жены. Сам Асеев потом рассказывал:

«В воскресенье 13 апреля 1930 года я был на бегах. Сильно устал, вернулся голодный. Сестра жены Вера, остановившаяся в нашей комнате, сообщила мне, что звонил Маяковский. Но, прибавила она, как-то странно разговаривал. Всегда с ней любезный и внимательный, он, против обыкновения, не поздоровавшись, спросил, дома ли я, и когда Вера ответила, что меня нет, он несколько времени молчал у трубки и потом, вздохнувши, сказал: „Ну что ж, значит, ничего не поделаешь“.

Было ли это выражением досады, что не застал меня дома, или чего-то большего, что его угнетало, – решить нельзя. Но я отчётливо помню, что Вера была несколько даже обижена, что он ограничился только этой фразой и положил трубку ».

Складывается впечатление, что Маяковский настойчиво искал хоть какого-то повода, который позволил бы ему отложить (хотя бы на какое-то время) приведение в исполнение принятого им решения.

Мария Татарийская (орфография протокола):

«13 апреля вечером, он за стеной, стонал, охал..»

Не найдя Асеева, Владимир Владимирович стал разыскивать Луэллу Краснощёкову, но тоже безрезультатно. Ему просто необходим был хоть кто-то, кто мог бы составить ему компанию в этот вечер – так не хотелось оставаться одному!

Видимо, кого-то он всё-таки нашёл и пригласил в гости. В Гендриков переулок. Куда отправился и сам (сильно опечаленный).

Мария Татарийская (орфография протокола):

«…когда он ушел не знаю. Повидимому поздно ».

В кармане его пиджака продолжало лежать прощальное письмо, написанное накануне. Приведение в исполнение приговора, вынесенного самому себе, вновь откладывалось.

Но ведь он при этом давал согласие на выступления. Значит, продолжал ещё на что-то надеяться?

Вполне возможно, что к нему мог заехать Агранов. Или позвонить по телефону. И вновь высказать своё отношение к тому спектаклю, который шёл в театре Мейерхольда, и который, с точки зрения ОГПУ, был явно антисоветским. Завершить разговор могло напоминание о том, что гепеушники в срочном порядке готовят против Маяковского «дело».

Не трудно себе представить, как мог воспринять эти слова Владимир Владимирович.

В воспоминаниях Елизаветы Лавинской приводится (со ссылкой на рассказ всё того же Николая Асеева) такой эпизод:

«13 апреля приехала из Ленинграда какая-то женщина (кажется, первая жена Натана Альтмана), ей нужно было видеть Бриков, она не знала, что они за границей. На Гендриковом она застала одного Маяковского, с которым, кажется, не была знакома. Она была потрясена его видом – казался совершенно больным. Он её задержал около себя, прочёл предсмертное письмо и, кажется, сказал такую фразу: „Я самый счастливый человек в СССР и должен застрелиться“.

Уйдя от Маяковского, она хотела сразу же позвонить Асееву, рассказать, предупредить, но потом «застеснялась» – мало ли какие у поэта могут быть настроения !»

Когда вечером (в 8 часов) в Гендриков заглянул муж Луэллы (она вышла замуж в декабре 1929 года за инженера-механика, ставшего писателем-фантастом, Илью Иосифовича Варшавского), он, застав Маяковского у накрытого стола пьющим в одиночестве вино, потом говорил:

«Я никогда не видел Владимира Владимировича таким мрачным».

Поскольку больше никто в Гендриков не пришёл, Маяковский сам отправился в гости.

Маяковский пошёл к Валентину Катаеву.

Аркадий Ваксберг:

«События этих – последних его – дней описаны в литературе множество раз. Обратим внимание лишь на то, что Маяковский не внял настойчивой просьбе Лили не общаться с писателем Валентином Катаевым и вечер 13 апреля (впервые!) провёл у него. Ещё летом двадцать девятого года Лиля писала ему в Ялту: "Волосик, очень прошу тебя не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьёзные причины…. Ещё раз прошу – не встречайся с Катаевым(подчёркнуто Лилей. – А.В.)".