Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Он произнёс свои слова достаточно громко, так что находившийся в соседней комнате поэт вполне мог слышать их.

Это, впрочем, не помешало Катаеву впоследствии написать:

«Никогда ещё не видел я Маяковского таким расстроенным, подавленным. Куда девалась эстрадная хватка, убийственный юмор, осанка полубога, поражавшего своих врагов одного за другим неотразимыми стрелами, рождающимися мгновенно ?»

Полонская встала и тоже пошла в комнату, в которой находился Маяковский. Тот, по её словам, сидел в кресле и пил шампанское.

Вероника присела на подлокотник кресла и погладила его по голове. Маяковский, по её словам, сказал:

«– Уберите ваши паршивые ноги !»

И стал говорить, что прямо сейчас пойдёт и расскажет всем (и Яншину в том числе) об их отношениях.

Полонская вспоминала:

«Был очень груб, всячески оскорблял меня».

Но ей неожиданно стало ясно (надо полагать, единственной из всех, кто окружал Маяковского в те дни)…

«…что передо мною – несчастный, совсем больной человек, который может вот тут сейчас понаделать страшных глупостей…устроить ненужный скандал, вести себя недостойно самого себя, быть смешным в глазах этого случайного для него общества.

Конечно, я боялась и за себя (и перед Яншиным, и перед собравшимися здесь людьми), боялась этой жалкой, унизительной роли, в которую поставил бы меня Владимир Владимирович, огласив публично перед Яншиным наши с ним отношения.

Но, повторяю, если в начале вечера я возмущалась Владимиром Владимировичем, была груба с ним, старалась оскорбить его, – теперь же, чем больше он наносил мне самых ужасных, невыносимых оскорблений, тем дороже он мне становился. Меня охватила такая нежность и любовь к нему.

Я отговаривала его, умоляла успокоиться, была ласкова, нежна. Но нежность моя раздражала его и приводила в неистовство, в исступление.

Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьёт меня. Наводил на меня дуло. Я поняла, что моё присутствие только ещё больше нервирует его».

Но в воспоминаниях Бориса Ливанова ситуация того вечера предстаёт совсем иной:

«Маяковский развивал идею нового журнала, в котором будут печататься не только литературные произведения, но и научные труды, достижения во всех областях жизни, что нужен такой клуб, где бы встречались люди разных профессий. Вообще он был полон планов… Маяковский был спокоен. Ничего не предвещало в его поведении трагического конца этого утра».

В.В.Маяковский, Москва, 1930 г.

А вот рассказ Василия Регинина (правда, надиктованный много лет спустя):

«Я не узнал Маяковского. Он был молчалив, не шутил U не парировал остроты друзей. Он несколько раз выходил из столовой… вызывал Веронику Полонскую. Однако Вероника не покидала общего стола и поручала Ливанову узнать, за какой надобностью она нужна Владимиру Владимировичу».

Как видим, Маяковский из воспоминаний одних участников вечеринки совсем не похож на Маяковского в воспоминаниях Вероники Полонской. Валентин Катаев (в «Траве забвения»):

«В третьем часу ночу главные действующие лица и гости

– статисты, о которых мне нечего сказать, кроме хорошего,

– всего человек десять – стали расходиться. Маяковский торопливо кутал горло шарфом, надевал пальто, искал палку и шляпу, насморочно кашлял.

– А вы куда? – спросил я почти с испугом.

– Домой.

Слышу трудное, гриппозное дыхание Маяковского.

– Вы совсем больны. У вас жар! Останьтесь, умоляю. Я вас устрою на диване.

– Не помещусь ».

Вероника Полонская в воспоминаниях:

«В передней Владимир Владимирович вдруг очень хорошо на меня посмотрел и попросил:

– Норочка, погладьте меня по голове. Вы всё же очень, очень хорошая !»

Полонская погладила.

Валентин Катаев:

«И сейчас же – огромный, неповоротливый, со шляпой, надвинутой на нос, с горлом, закутанном шарфом, – вышел вслед за Норой Полонской на тёмную, совсем неосвещённую лестницу…»

Об этих воспоминаниях Катаева Лили Брик потом написала (Эльзе Триоле):

«Сплошная беспардонная брехня ».

Эльза Триоле высказалась иначе:

«Необычайная точность описаний заставляет верить тому, как прошёл канун смерти Маяковского ».

Из дневника Михаила Презента:

«Около 2 1/ 2вся компания, за исключением оставшихся дома Катаевых, проводили Регинина, он живёт на Садовой, у Кр< асных> Ворот».

На следующий день Полонская сказала следователю:

«В квартире КАТАЕВА мы пробыли до 3-х часов ночи; собираясь уходить домой МАЯКОВСКИЙ пошел нас провожать; мы шли компанией, т. е. МАЯКОВСКИЙ, я, мой муж, ЛИВАНОВ и неизвестный мужчина. МАЯКОВСКИЙ проводил нас до самых дверей квартиры и сказал мне и мужу, что ему с нами нужно поговорить и что он заедет завтра утром, на что нами дано было согласие ».

В воспоминаниях Полонской, написанных восемь лет спустя, возвращение домой предстаёт немного иным:

«Опять стал мрачный, опять стал грозить, говорил, что скажет всё Яншину сейчас же.

Шли мы вдвоём с Владимиром Владимировичем. Яншин же шёл, по-моему, с Регининым. Мы то отставали, то убегали. Я была почти в истерическом состоянии. Маяковский несколько раз обращался к Яншину:

– Михаил Михайлович!

На его вопрос: «Что?» он отвечал:

– Нет, потом.

Я умоляла его не говорить, плакала. Тогда, сказал Владимир Владимирович, он желает меня видеть завтра утром.

Завтра в 10.12. у меня показ пьесы Немировичу-Данченко.

Мы условились, что Владимир Владимирович заедет за мной в 8 утра.

Потом он всё-таки сказал Яншину, что ему необходимо с ним завтра говорить, и мы расстались ».

Прошагав пешком от Сретенки до Каланчёвки, Маяковский расстался с Яншиным и Полонской и отправился домой. Вот только куда – в Гендриков или на Лубянку? Ведь он, как мы помним, сказал Валентине Ходасевич, что ночевать будет в комнате, что в Лубянском проезде.

Михаил Презент записал в дневнике:

«Затем известно, что Маяковский поехал на телеграф».

Есть другая запись того же Презента:

«Регинин рассказал, что М. рано утром, за 3 часа до выстрела, поехал на телеграф и дал в Париж, дочери художника Ал. Яковлева, в которую был влюблён и для встречи с которой ездил три раза в Париж, – телеграмму: "Маяковский застрелился

Странно, но никто никогда не проверял, была ли послана такая телеграмма.

Вернёмся к дневнику Презента, где описаны дальнейшие поступки поэта: