Альберт Кессельринг - Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947

Гауляйтер произнес длинную вступительную речь, в которой говорил о политической ситуации, о своей недавней беседе с Гитлером и о безнадежном положении на Южном театре военных действий. Заканчивая свое выступление, он высказался в том плане, что, пока не поздно, мы должны изучить вопрос о капитуляции, но, разумеется, решение о сдаче следовало принять только в том случае, если продолжать вооруженную борьбу будет невозможно. Затем он ненадолго вышел из комнаты, а Ран и Витингоф заметили, что всего несколько дней тому назад гауляйтер пел совсем другую песню. Это заставило меня насторожиться.

Далее Витингоф доложил о военной обстановке, которая угрожающе ухудшилась и должна была привести к разгрому. Витингоф считал, что нужно обсудить вопрос о сдаче и принять на этот счет четкое решение, так как время еще позволяло это сделать. Доктор Ран хранил молчание.

Поскольку я не знал, что попытки установить контакт с американцами уже приняли форму переговоров о сдаче, я принял решение исходя из чисто военных соображений. До сих пор жалею, что Вольф, чье имя – не знаю, хорошо это было или плохо, – у многих неизменно ассоциировалось со мной, не присутствовал на совещании: он наверняка просветил бы меня на этот счет{17}. Я же, не зная тонкостей ситуации, настаивал на том, что мы в наших действиях должны исходить из общей обстановки и, будучи солдатами, обязаны выполнять приказы. Следовательно, мы не могли капитулировать до того момента, пока у нас не появятся основания с чистой совестью сказать, что другого выхода нет. По моему мнению, мы также должны были учитывать возможные косвенные последствия своих действий: преждевременная капитуляция группы армий С сделала бы невозможным удержание группами армий «Юго-восток» и О их позиций севернее Альп. Кроме того, я считал, что мы не можем упускать из виду психологические последствия этого шага для солдат и офицеров, сражавшихся вокруг Берлина и в самой столице. Мы должны были отодвинуть на второй план наши собственные интересы, заявил я.

Кроме того, я выразил уверенность или, точнее, надежду, что в действительности ситуация на фронте, как это уже не раз случалось раньше, будет развиваться в более благоприятном направлении, чем мы предполагали.

Против моего решения продолжать сражаться никто не возражал, и у меня сложилось впечатление, что после моего выступления Витингоф почувствовал себя увереннее. Конечно, если бы мне было известно во всех подробностях о тех действиях, которые предпринимались с целью договориться о всеобщей капитуляции, я бы, возможно, действовал иначе. Правда, я был связан моральными обязательствами, которые диктовали мне, что любая договоренность должна быть выполнена. Короче говоря, не желая, чтобы меня сочли человеком, который машет кулаками после драки, я не стану сегодня рассуждать о том, как поступил бы тогда. Но наверное, я не выбрал бы тот путь, который позже показался командующему Юго-Западным фронтом правильным.

Здесь я должен добавить, что двое офицеров, выступавших в качестве эмиссаров командующего Юго-Западным фронтом и генерала СС Вольфа, уже посетили меня в моем штабе в Пуллахе, неподалеку. от Мюнхена. Предполагалось, что они посвятят меня во все секреты. Однако они были весьма немногословны и не сказали мне ничего такого, на что я мог бы опереться при принятии серьезных и далеко идущих решений. Один из лидеров «Австрийского движения за свободу» даже не добрался до меня, а ограничился тем, что передал мне с одним из моих офицеров полное загадок послание.

События, происшедшие после полного недосказанно-стей совещания в Инсбруке, были весьма неприятными и фактически привели в замешательство обе стороны. Когда я в ночь с 1 на 2 мая вернулся на фронт, мой начальник штаба доложил мне, что генерал Шульц счел дальнейшее сопротивление его наголову разгромленных армий бесполезным и просит меня немедленно санкционировать заключение перемирия.

Санкцию я дал. На следующий день фон Витингоф передал сообщение об этом в войска Шульца, а я доложил о случившемся в Верховное командование вермахта, отправив туда донесение, в котором указал, что готов ответить за свое своеволие, заслуживающее наказания; коротко изложив последствия капитуляции командования Юго-Западного фронта, я потребовал санкции на капитуляцию групп армий Е и С, которая вскоре была получена.

3 мая я поручил генералу Фортшу, командующему 1-й армией, провести переговоры. Он был политически подкован и обладал дипломатическими навыками, необходимыми для выполнения этой трудной задачи. В тот же день в моем штабе в Альме генерал получил подробные инструкции. Переговоры состоялись 4 мая в Зальцбурге; Фортш вернулся оттуда совершенно подавленным. Даже наши весьма робкие надежды не оправдались; весь переговорный процесс свелся к тому, что нам был отдан ряд приказов. Это была прямо-таки Касабланка! То же самое случилось и с командующим Юго-Западным фронтом, представители которого во время встречи со мной в ночь с 1 на 2 мая сказали мне, что их начальнику, скорее всего, будут сделаны особые уступки! В копии стенограммы переговоров о капитуляции, которую я затребовал, об этих уступках даже не упоминалось.

В эти же дни я впервые попробовал обратиться к Эйзенхауэру по вопросу о капитуляции моих войск, действующих против американцев. Эйзенхауэр ответил, что не станет вступать в переговоры, на которых речь не идет о полной капитуляции всех германских войск. После этого я обратился в Верховное командование вермахта с просьбой предпринять дальнейшие шаги, что и было немедленно сделано.

Безоговорочная капитуляция группы армий С вступила в силу 6 мая. Я заранее, еще 2 или 3 мая, объявил о предстоящей капитуляции, чтобы избежать дальнейшего продолжения боев и ненужного кровопролития. Я поблагодарил войска и призвал их своим поведением поддержать высокую репутацию германских вооруженных сил. Тогда же и множество раз после этого я объяснил, что наше безукоризненное поведение было единственным средством сохранить уважение солдат противника и что оно окажет нам неоценимую помощь на предстоящих переговорах на более высоком уровне.

У меня сложилось впечатление (впоследствии американские командиры подтвердили, что оно было верным), что наши солдаты, у которых за плечами было почти шесть лет войны и которые попали в безнадежную ситуацию, все же вели себя достойно.

К 6 мая во всех Альпах не сдались только сотрудники моего штаба. Я решил перевести сокращенный штат штабных работников в бесхозный специальный поезд Гиммлера, стоявший на запасном пути в Саальфельдене, и снова вступил в контакт с американцами. Тем временем мой начальник штаба оставался на прежнем месте и занимался выработкой деталей капитуляции, руководствуясь при этом моими подробнейшими инструкциями на этот счет. Я посоветовал генералу СС Гауссеру, моему специальному представителю, проследить, чтобы сдача войск СС проходила в точном соответствии с моими директивами; коротко говоря, я предупредил его, что все должно пройти без глупостей вроде попыток в последний момент скрыться в горах. Гауссер, самый популярный и один из наиболее способных генермов СС, успешно выполнил все мои рекомендации, что, впрочем, не спасло проверенных в боях и дисциплинированных военнослужащих СС от особого, и не всегда гуманного, обращения.