Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

Что-то взорвалось внутри командира отряда Черных Воинов, рассыпавшись огненными протуберанцами с черными оплывающими краями. Было мгновение, когда Исааку показалось, что его тело разрывается на части.

И он — по Человеческим понятиям — потерял сознание: Исаак потом не мог вспомнить ни того, что с ним происходило, ни своих чувств, ни ощущений. Просто некому было вспоминать: прежнего, единого Исаака Тимоти Требич-Линкольна больше не существовало; перед невозмутимой шеренгой Черных Воинов стоял окаменевший сосуд-человек с широко расставленными ногами, со страшными бельмами вместо глаз, и из его рта, все увеличиваясь и густея, выливалась струя белой субстанции, постепенно превращаясь в вертикальное плотное облако.

А через минуту или, может быть, две (в том измерении, где обретается Черное Братство, отсутствует время) рядом стояли двое — Требич-Линкольн, командир отряда черных воинов, под черной одеждой которого было вечно молодое, мускулистое, сильное и неуязвимое тело, и родившийся из вертикального плотного облака с туманно-прозрачными краями голый субъект пятидесяти пяти лет, худой, с ввалившимся животом, с дряблой кожей, с больной печенью от чрезмерного употребления алкоголя, с испорченным желудком — результат беспорядочного питания и пристрастия к жирной пище; он дрожал от страха, прикрывая детородный орган руками, пытался понять, что с ним случилось, где он, но тщетно…

А высоко в небе над Исааком Тимоти Требичем-Линкольном и Иннокентием Спиридоновичем Верховым появился крохотный черный треугольник, начал, увеличиваясь, колыхаясь, пикируя, спускаться, обратился в кусок черной материи, который наконец достиг земли, описал плавный круг, пеленая вздрагивающее тело. И сделался длинным плащом или тогой.

Гражданин Верховой судорожно вцепился в прохладную ткань, будто она была спасением, но продолжал дрожать.

На его плечо легла сильная властная рука. Он встретил сумрачный взгляд Черного Воина, бывшего в первом посвящении Требич-Линкольном. Но было в этом взгляде сочувствие.

— Я помогу тебе, брат, — сказал он, — выбраться отсюда. Куда ты хочешь?

— Домой…— пролепетал Иннокентий Спиридонова. — К Лидуше…

Да, было восемь часов двадцать минут утра 19 апреля 1928 года. Отряд Рериха — сам художник, доктор Рябинин, Портнягин и двенадцать монголов-воинов, — растянувшись цепочкой, на рысях следовал по тропе, петлявшей по берегу реки, то вплотную приближаясь к ней, то удаляясь — недалеко, в песчаное плато.

Николай Константинович ехал вторым за монголом Цабаевым, командиром охраны, и неотрывно смотрел вперед: казалось, горизонт приблизился: горная гряда с четырьмя вершинами-старцами, сидящими в позе лотоса, совсем близко — они на фоне ослепительно-синего неба, сверкая ледниками, были отчетливо, контрастно J видны; туман, окутывавший горы, окончательно рассеялся.

«Там, там тропа в Шамбалу, — учащенно стучало в груди сердце живописца, — Скоро! Рядом.-.. Скорее! Скорее!..»

Неожиданно лошадь Цабаева встала на дыбы и пронзительно заржала. Всадник еле удержался в седле и в ужасе закричал:

— Смотрите! Смотрите!

Уже ржали все лошади, пятясь, вставая на дыбы, шарахаясь в стороны.

Невероятную картину увидели и почувствовали все, кто был в отряде: им навстречу двигалась земля — камни, заросли высокой травы, сама тропа, по которой они совсем недавно беспрепятственно продвигались вперед. Твердь устремилась вспять, надвигаясь на отряд.

Лошади заметались, сбились в кучу, одна из них, с походной поклажей в двух кожаных мешках по бокам, была сбита с ног надвигавшимся на нее большим камнем.

Навстречу поднялся внезапный ураганный ветер, несший колючие волны песка. Засвистело в ушах.

— Держите лошадей! — услышал Рерих голос доктора Рябинина.

Живописец посмотрел вперед, чувствуя, что его лошадь стоит, подчинившись сильно натянутой узде, но они вместе медленно, неуклонно перемешаются назад, — да, он посмотрел в ту сторону, откуда совсем недавно звучал, как ему чудилось, зов. Он посмотрел туда и ужаснулся: горной гряды с четырьмя вершинами не было. Там, впереди и совсем близко, клубилось черное месиво туч, на глазах густея и надвигаясь на них. Черная масса туч занимала полнебосклона, и картина была апокалиптическая: в синем небе, вернее, в его половине, свободной от туч, сияло солнце. А вторая половина была заполнена черной грозовой мглой, навсегда спрятавшей от Николая Константиновича Рериха и тех, кто был с ним, дорогу в Шамбалу.

Шквал ветра усиливался: все вокруг свистело, выло, стонало, и ржание лошадей тонуло в этом хаосе звуков. Что-то кричали люди…

И все ЭТО продолжалось одну-две минуты. Никто из членов экспедиции и не пытался понять, что же случилось, потому что самым страшным и невероятным во всем, что творилось вокруг, было то, что земля под ними в буквальном смысле двигалась вспять, уходила из-под ног. Постичь происходящее было невозможно, и это повергало в шок.

Один лишь Рерих осознал главную причину разразившейся драмы его жизни: Шамбала, ее Владыки не принимают, отвергают его.

Уже все небо было черно и низко. И вдруг огромная вертикальная молния, скользнув толстым ослепительным жгутом с высоты, устремилась к земле, и через мгновение сокрушительный раскат грома прокатился над Гималаями, повторяясь многоголосым затихающим эхом.

«Наверно, так во Вселенной рушатся миры», — подумал Николай Константинович Рерих — он и в самых трагических обстоятельствах оставался художником, творцом.

Внезапно шквальный ветер стих, упала короткая тишина, и на землю, движение которой прекратилось, рухнул теплый прямой ливень, мгновенно успокоив лошадей.

Ливень продолжался несколько часов и прекратился так же внезапно, как начался, словно по приказу. Мгновенно исчезли тучи, в синем бездонном небе сияло полуденное солнце. Первое, что привлекло всеобщее внимание, была река: неузнаваемо преобразившаяся, многоводная, светло-коричневого цвета, она стремительно, шумно, вспениваясь бурунами на перекатах, мчалась в ту сторону, откуда пришел отряд Рериха.

И только сейчас Николай Константинович подумал, в крайнем изумлении:

«Да как же так? Почему я не обратил на это внимания сразу? Ведь та река, по берегу которой мы шли, река с медленной-медленной водой и странными золотистыми рыбами, вопреки всем земным физическим законам, текла, пусть черепашьими шагами, к тем горам, а не оттуда!..»

Рерих, преодолев в себе ужас, холод и отчаяние, посмотрел вперед, на юго-восток, туда, где…

Не было дальнего горизонта, не было горной гряды с четырьмя вершинами-старцами. И песчаного плато тоже не было.

Они оказались в узком распадке, который образовала эта бурливая река, вокруг громоздились дикие непроходимые горы, отвесными уступами поднимались вверх.