Генрих Сечкин - На грани отчаяния

Во время нашего совместного вояжа Юрка научил меня отличать южное направление от северного. Мох, длина веток деревьев, восход и закат солнца - все это помогало мне немного ориентироваться в тайге. Стало совсем тепло. Последнюю спичку я истратил на приготовление всего мяса, что нес с собой. Силы постепенно восстанавливались. Воды вокруг было вдоволь. Появилась маленькая надежда.

Увидев однажды свое отражение в луже, я понял, что заходить в населенные пункты невозможно. Первый же человек, повстречавший такого монстра, тотчас умрет от страха. Сквозь разодранную в клочья одежду проглядывало голое тело. Острые кромки подтаявшего и вновь замерзшего снега, а также бесконечные корни деревьев и кустарники, попадавшиеся на пути, оставили от сапог одни голенища. Правда, ступни ног за это время стали как подошвы сапог. Распухшие и гноящиеся раны невозможно было сосчитать. За все время экскурсии по тайге удавалось мыть ледяной водой только руки и лицо. Все остальное неимоверно чесалось и воняло мерзко. Но выбора не было. Огонь добыть больше не удастся. Пищи осталось максимум на три дня.

Лес стал на редкость густой. Заросли кустарников цепляли своими лапами, разрывая одежду и царапая тело. Сил хватало лишь на короткое время. После этого приходилось отдыхать. До сих пор меня никто не съел, но никаких гарантий на везение в будущем не было. Да и продвигаться удавалось лишь по несколько километров в день. Результативность минимальная. При таких темпах я и за год не дойду до безопасных мест.

Решено! Будь что будет. В первый же поселок захожу, а там буду действовать по ситуации.

Еще через двое суток на пути стали попадаться пеньки. Ветерок донес запах дыма и отдаленный лай собак. Теперь надо как следует отдохнуть и наметить план действий. Но план намечать не пришлось. Свалившись на землю, я тут же заснул.

Опять проклятая вышка с часовым. Теперь я твердо знаю, что это сон. Все, как и в прошлый раз. Вышка подъезжает ко мне. Часовой, приветливо улыбаясь, неторопливо слезает по деревянной лестнице вниз. На этот раз вместо автомата в его руках карабин. Рядом с часовым появляется голова ощетинившегося волка. Я хочу предупредить часового о возникшей опасности, но никак не могу пошевелить языком. Часовой сам заметил волка, лихо размахнулся прикладом карабина, и рр-раз!

Удар приклада пришелся мне между лопаток. Хряский звук. В мгновенно проблеснувшем сознании запечатлелась картинка: солдат с вновь поднятым для удара карабином, еще несколько человек, таких же, как он, плотно обступив со всех сторон, били меня коваными сапогами. Вместо волка громадная и свирепая немецкая овчарка, ухватив меня за щиколотку и прокусив до кости, неистово мотала головой во все стороны, заставляя мое тело повторять ее движения.

- Фас, Полкан, фас! Рви на куски!

Я снова провалился в темноту.

Думаю, что прошло очень много времени. Когда я открыл глаза, то увидел себя лежащим на нарах. Слева возвышалась стопка чистого нижнего белья, хлопчатобумажные брюки, курточка и тяжелые лагерные ботинки. Справа стояла кружка с водой, накрытая куском черного хлеба. В камере больше не было никого. Моя правая рука интуитивно потянулась к хлебу, но из этого ничего не вышло. Даже пальцем пошевелить не удалось.

Интересно, какое сегодня число. Переведя взгляд на стену, увидел начертанный на ней грифелем огромный самодельный календарь. После несложных подсчетов установил дату: 3 апреля 1952 года. Здорово! Сегодня мне исполнилось девятнадцать лет. Интересно, сколько же я шлялся по тайге? По-моему, мы с Бизоном залезали в бревна десятого марта. Мы с ним спорили тогда. Я был склонен подождать еще месяц, чтобы установилась нормальная погода, а он убеждал меня, что тогда вода зальет внутренность уже готовых баланов. Да и конвой сможет их обнаружить. Кроме этого оттают непроходимые болота, которыми так изобилует этот край. К тому же потеплело сильно. Самое время. Обычно в эту пору здесь еще свирепствует сильный мороз. Убеждая меня, Бизон демонстрировал вырезанный из газеты календарик и тыкал в девятое марта. Уходили мы на другой день. Значит, правильно, десятого. Оказывается, на свободе я пробыл двадцать четыре дня. Угрюмо уставившись в потолок, я стал разглядывать огромного черного таракана, стремительно бегающего в разные стороны…

Просто удивительно, до чего живучие попадаются люди! Уже через месяц переведенный в свою бывшую, близкую и родную зону я, собрав воровскую сходку, давал полный отчет о деталях нашего с Бизоном побега. Смерть моего товарища требовала детального изучения. Сходка продолжалась четыре часа. Были проанализированы мельчайшие детали наших похождений, погодные условия, возникновение экстремальных ситуаций, психологический настрой и многое, многое другое. Установили, что все мои действия по осуществлению побега вызваны необходимостью и не противоречат воровским понятиям. Смерть Бизона наступила по независящим от меня обстоятельствам. Был вынесен вердикт - в процессе побега воровская этика нарушена не была. Перед воровским законом я полностью чист…

Поздним вечером я лежал на койке лицом вверх, а лагерный умелец, предварительно отправив по назначению переданное мной Юркино письмо, связанными воедино тремя швейными иголками, ежеминутно обмакивая их в самодельную тушь, накалывал на моем брюхе незатейливый рисунок. Чтобы отвлечься от неприятного ощущения уколов, я предавался воспоминаниям. Живым и жизнерадостным вспоминался Юрка Бизон, когда на такой же сходке он давал мне рекомендацию на звание вора в законе. Несмотря на то что мнения разделились, что кое-кто ссылался на мою молодость, на недостаток опыта, Бизон твердо стоял на своем. Вторым поручителем был тогда Витя. Тот тоже упирался во всю. Убедили все-таки сходку.

Вспомнил я и свой предыдущий побег. Как хлопотал тогда Бизон! Ведь это он придумал швырнуть меня через запретную зону на лесоповале. Несколько дней слонялся он между деревьями, выбирая самую гибкую, молодую, высокую и ближайшую к запретной зоне осину. Никому не доверяя, Бизон ежедневно, макая палец в рот и поднимая вверх руку, устанавливал направление ветра. После этого, согласно своим, только ему одному известным расчетам, жег костры таким образом, чтобы замерзшая, хрупкая осина, оттаяв, превратилась в упругую и гибкую катапульту. Сам Бизон тогда еще не дозрел до побега. Я же рвался на волю, не брезгуя никакими способами.

Лично проводя эксперименты, Бизон влезал на верхушку осины, привязывал к ней изготовленную им веревку и заставлял находившуюся внизу публику раскачивать дерево, сгибая его все ниже и ниже. Вся бригада, согнув осину до предела, отпускала привязанную к верхушке веревку, и дерево, стремительно выпрямляясь, бросало Бизона на выпиленный участок оцепления. Предварительно окопщики насыпали в месте предполагаемого падения побольше снега. Бизон летел, делая отчаянные кульбиты в воздухе, и втыкался в снег. А потом читал мне лекцию по управлению свободным полетом. Только я должен был лететь в обратном направлении, через нетронутую снежную полосу запретной зоны.