Генрих Сечкин - На грани отчаяния

Когда в день побега я забрался на вершину осины вместе с мешком за плечами и взглянул через просеку, мне стало нехорошо. До этого времени тренировочные прыжки осуществлялись в обратном направлении на вырубленное пространство. Теперь же мне придется лететь через снежную полосу прямо на стоящие передо мной деревья. Правда, целиться мной будут в промежуток, да и лететь я буду ногами вперед, но чем черт не шутит! В полете все время туловище норовит перевернуться. Совершенно элементарно можно долбануться башкой об дерево.

Только что конвойный проехал на лыжах по своей же лыжне, убедившись, что на заснеженной просеке следов нет. А их и не будет! Ха, ха, ха! Сейчас он скроется за поворотом. В следующий раз поедет примерно через полтора часа. Осина пошла вниз. Нагибают! Теперь набрать побольше воздуха и - вперед! Самое главное - не потерять сознание и вовремя отпустить ветки. Чуть передержишься - и жахнет об землю. Тогда и снег не спасет. Р-раз! «Поехали!» - скажет через несколько лет человек, испытав аналогичные перегрузки…

Как хорошо, что я догадался оторвать пришитый козырек ушанки и прикрыть им глаза! С силой въехав в снег и пробуравив его толщу до мха, я в момент вволю наелся этого «дефицитного» продукта. Рот надо было закрывать, раззява! Кожа соскочила с губ, как будто ее там раньше и не было. Надо же было соображать, что в оцеплении снег был насыпной, пушистый, а здесь, подтаявший во время оттепелей и вновь замерзший. Твердый и ломкий, как стекло. Заплечная сумка оторвалась и осталась на поверхности. Валенки тоже слетели с ног.

Сколько же мне пришлось выбираться наружу вверх ногами! Порой казалось, что не вылезу никогда. Злой рок сыграл со мной злую шутку. Выбравшись из своей норы, я увидел направленный на меня автомат…

Ну кто же мог подумать, что солдат, проводивший очередной вояж по запретной зоне, окажется таким застенчивым? Ведь любой человек на его месте, захотев до ветру в пустынной тайге, сделал бы свое дело прямо на месте. Вокруг нет ни одного человека (зеки - не люди). Так нет, свернул в лес. И как раз к моему рюкзачку. И чего он поехал так рано?

- Помочь? - с довольной усмешкой спросил солдат.

- Спасибо, я сам, - хмуро ответил я, вставая на ноги.

- Тогда, извини, валеночки твои я захвачу. Босиком-то далеко не убежишь! - выудил он из снега мою обувку. - Да и в карцере посвежее будет!

- Неси, если не тяжело. А мне, может, автоматик свой доверишь? - зло пошутил я и тут же раскрутился на приличную плюху.

- Зря, начальник! - вновь поднимаясь, усмехнулся я. - Еще раз приваришь такую, и придется тебе вместе с валеночками меня на закорках тащить.

Я шел перед ним, с трудом вытаскивая из снега босые ноги, а в ушах звучала лагерная песня:

- Сека, вставай, чего размечтался? Все готово! - прервал мои воспоминания голос татуировщика.

Поднявшись с постели, я стал разглядывать проделанную работу. На моем животе (последнем пристанище Юрки Бизона) красовался памятник моему верному товарищу: расписной могильный крест и снизу полукруглая надпись: СПИ, ЮРА.

Доставленный в Устьвымьлаг семнадцатилетним парнем, упрямый норовом и бесшабашный в своих поступках, я не хотел и не мог в одночасье превратиться в бессловесное животное, которых порождала репрессивная структура лагерей. Срок у меня был приличный - двадцать лет, и впереди было много времени «для исправления». В связи с этим я не считал, что мое исправление непременно должно было произойти в первые годы пребывания в ИТЛ.

Но совершенно противоположного мнения придерживалась администрация лагеря. За неполные два года моих «художеств»: непочтительное отношение к руководству, неоднократные попытки побега, участие в сходках и различные другие, несовместимые со статусом рядового заключенного причуды, - местное начальство решило сбить с меня спесь самым распространенным в те времена способом. Убедившись, что клопиный карцер не произвел на меня надлежащего эффекта, и полагая, что двадцатилетний срок для моего исправления явно недостаточен, администрация, еще заблаговременно, стала собирать необходимые для возбуждения уголовного дела материалы. Для большей остроты поставленной задачи, мне заодно приписывали лагерные грабежи, бандитизм, подготовку к убийству начальника лагеря Столова и других. Совершенный мной побег переполнил чашу терпения. Чтобы не мараться из-за одного человека, по зоне наскребли еще пятнадцать строптивцев.

Итак, шестнадцать заключенных оказались под следствием. Нас не спеша допрашивали всю весну, лето и осень. Следствие, как известно, предполагает полную изоляцию обвиняемых от остальных и друг от друга. Об этом местные следователи вспомнили лишь в начале зимы. В каждой зоне имеется карцер. Для одного карцера нас оказалось слишком много, а размещать всех изолированно - слишком хлопотно. Поэтому было решено разбросать нас по подкомандировкам [18] и разместить в местных карцерах по два-три человека. Так и определилась наша троица - я, Витя и Коля.

Ночью под конвоем нас подвели к незнакомой зоне. Внешне она ничем не отличалась от остальных. Четыре вышки с охранниками, вокруг - три ряда колючей проволоки, запретная зона с заснеженной, девственно белой контрольной полосой, несколько угрюмых длинных бараков с дымящимися трубами и маленький домик снаружи зоны - прямо под сторожевой вышкой. Последнему и предстояло стать нашим новым пристанищем. Единственно, что поразило, - это женщина-надзиратель, вызванная из зоны нашим конвоем. Она, позвенев ключами и найдя нужный, открыла замок, и мы очутились в жарко натопленном коридоре, освещенном тусклой лампочкой. В коридоре было три двери с волчками [19]и кормушками [20].

Три хаты - сориентировались мы. Каждому по одной…

Но, вопреки ожиданиям, нас всех троих поместили в первую камеру. В ней были деревянные двухъярусные нары, окно, зарешеченное стальными прутьями и закрытое снаружи дощатым «намордником», в углу стояла параша. В камере был полумрак. Пикантная надзирательница, повесив на нашу дверь внушительный замок, приоткрыла кормушку.

- Ведите себя спокойно, мальчики! - приятным контральто напутствовала она. - У нас сейчас с ревизией полковник Фемидов из управления. Слышали про такого? Так что не советую озорничать!

Захлопнув кормушку, она пошуровала в коридорной печке угли, закрыла заслонку на ночь и, заперев наружную входную дверь, чинно удалилась.