Элеонора Филби - Шпион, которого я любила

До самого конца августа, пока мы с дочерью отдыхали в Калифорнии, Ким из своего московского одиночества писал длинные, нежные письма, упрекая меня за молчание.

Московские письма Кима говорят сами за себя. Они исключительно достоверно рассказывают о жизни и размышлениях образованного англичанина в его добровольной ссылке. Ким говорит о Хрущеве и Голдуотере, комментирует книжные новинки, впервые намекает на свою растущую дружбу с Мелиндой. Он пишет о своих костюмах, об ужинах с другими изгнанниками, о переменчивой московской погоде.

Одна сквозная тема проходит через все его письма: сага жизни и смерти наших попугаев.

В конце августа Маклины вернулись из своего путешествия по Прибалтике, и письма Кима, по-прежнему разнообразные и нежные, начали наполняться упоминаниями о Дональде и Мелинде. Больше о Мелинде.

Я все еще не получила обратно свой паспорт, и было неясно, когда я смогу вернуться в Россию. В своем холостяцком положении Ким был одинок и уязвим.

Только в сентябре, по возвращении в Нью-Йорк, когда я передала опеку над моей дочерью ее отцу, у меня нашлось время, чтобы сосредоточиться на моих паспортных проблемах. Еще в начале июля, с помощью моего нью-йоркского адвоката, я обратилась к известному вашингтонскому юристу с просьбой потребовать от Госдепартамента немедленного решения моего дела. Пришлось выкроить 3500 долларов из скромного наследства, который оставил мне дядя. Я обратилась к друзьям со связями в Вашингтоне и, кроме того, имела длительную беседу с руководителем нью-йоркского Комитета гражданских прав. После многочисленных отговорок и полного застоя я пришла к выводу, что, пока не пройдут президентские выборы, до которых оставалось шесть недель, мое дело не сдвинется с места. Никто в Вашингтоне не собирался занимать какую-либо позицию в таком щекотливом деле. Я сидела в старой, дешевой нью-йоркской гостинице, умирая от жары.

Ким непрерывно требовал, чтобы я сделала все возможное для ускорения своего возвращения. Моя советская виза истекла 31-го августа, и это было еще одной проблемой.

Письмо от 12-го сентября начиналось поздравлениями:

"Моя любимая! Сегодня - наша восьмая годовщина, и я надеюсь, ты уже получила телеграмму, которую я послал тебе с самого утра. Я так ясно помню ту первую встречу, когда нас познакомили в баре (…) Я думаю, ты получила мое письмо насчет проблемы с визой. Подводя итог, ты можешь получить визу в советском посольстве в Вашингтоне или в аэропорту в Стокгольме либо даже здесь. Но в любом из двух последних случаев, пожалуйста, сообщи мне за десять дней, когда и каким рейсом ты вылетаешь. Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы все устроить…"

Как все сентиментальные американские ирландцы, я люблю праздновать мой день рождения. Но мои немногочисленные друзья и родственники, живущие в Нью-Йорке, были заняты. В этот день я была одинока и подавленна, как вдруг совершенно неожиданно, на углу Пятой авеню и 52-й улицы остановилось такси, из него выпрыгнул низкорослый мужчина и расцеловал меня в обе щеки. Он оказался старым приятелем из Саудовской Аравии. Он немедленно предложил вернуться в его отель "Хильтон" и выпить, что мы и сделали. Более того, он одолжил мне тысячу долларов.

Прошло еще шесть беспокойных недель полного бездействия, пока исход президентской избирательной кампании в ноябре не позволил мне возобновить собственную кампанию борьбы за мой паспорт. Чтобы хоть чем-то заняться по вечерам, я взяла напрокат телевизор и следила за ходом выборов - впервые со времен Рузвельта.

Письма Кима, удивительно регулярные и интимные, описывали картину его жизни, чуть менее одинокой, чем моя. Его жизнь была анонимной и, тем не менее, строго нормированной. Его письма могли походить на послания досрочно освобожденного заключенного. Но он заставлял их выглядеть иначе. Его забавляли птицы, чирикавшие в своих клетках. Он уделял много внимания приготовлению еды и принимал свое затруднительное положение с благородно-комической отрешенностью. Именно из писем Кима я начала понимать его терпение и стоицизм - два качества, на которых были построены грандиозные достижения его жизни.

"Москва, 4 октября 1964 года. Вчера на почтамте у меня был урожайный день: сразу три письма (…) фотография мне очень нравится, хотя, конечно, никакой, повторяю, никакой снимок не может сравниться с любимым мной оригиналом. Увидев эту фотографию на бронзовом столе, Анна набросилась на нее с криком "Красивая!" (пишу это слово по-русски и по-английски на тот случай, если ты забыла русский) (…) Твой список подарков для моей семьи в Англии звучит очень аппетитно, и я уверен, что все они будут в восторге. Я послал Жозефине (старшая дочь Кима. - Э.Ф.) чек на 200 фунтов стерлингов, который должен покрыть стоимость всех именинных и рождественских подарков на этот год. Джон (старший сын Кима. - Э.Ф.), которому исполнился 21 год, получает, конечно, львиную долю - 50 фунтов. Вопрос: снизойдет ли он до благодарности? Ответ: нет.

Большое спасибо также за посланные книги, ставшие для меня великим благом. Это звучит несколько идиотически, принимая во внимание три-четыре тысячи томов, уже заполнивших квартиру, но все они представляют для меня особенный интерес (…)

Я должен признаться в некоторых сомнениях по поводу твоей новой прически и твоего новоприобретенного обожания "Битлз". Чем скорее ты приедешь, тем быстрее сможешь избавиться от тревожного капиталистического влияния. В любом случае, я уверен, что твой прежний вкус, как и раньше, непогрешим и, следовательно, мне нечего бояться. Пользуюсь бессмертными словами Маклина: богемная элегантность!"

"Москва, 19 октября 1964 года. Я был перегружен работой и, в дополнение к легкой простуде, переживал сильное возбуждение от выборов в Англии и здешних перемен (устранение Хрущева от власти. - Э.Ф.). Тороплюсь заверить тебя в отношении последнего, что все перемены прошли очень спокойно, и не было ни взаимных обвинений, ни сведения счетов - по крайней мере, публично. Конечно, прошло еще не так много времени, и трудно избавиться от дурных старых привычек. Но, по-моему, нет никаких причин ожидать что-либо неблагоприятное.

Я уже прочитал Вудхауза и "Шпиона, который вернулся с холода". Вудхауз, после несколько медленного старта, оказался совершенно бесподобным. Хорошо, что тебя здесь не было, а то я свел бы тебя с ума своим беспомощным хихиканьем. С другой стороны, "Шпион" меня очень разочаровал. После всего этого джеймс-бондовского идиотизма я с облегчением прочитал достаточно разумный шпионский роман, где есть некоторые хорошо продуманные куски. Но весь сюжет от начала до конца в основе своей неправдоподобен, и это неправдоподобие непрерывно колет глаза - во всяком случае, всякому, кто действительно знаком с этой работой.