Элеонора Филби - Шпион, которого я любила

Как и Берджес, Дональд тоже прошел жестокий курс "вытрезвления" в советском доме отдыха, где его посадили на монашескую диету и мерили температуру два раза в день. Маклины давно перестали быть сенсацией для западных газетчиков, которые их не раз видели, поэтому они передвигались намного более свободно, чем мы.

Хотя Дональд никогда не был особенно красноречив, за бутылкой у него развязывался язык и он начинал вспоминать с Кимом "доброе, старое время". Они рассказывали древние анекдоты из своего прошлого и смеялись над тем, как ловко они всех обдурили. "Если бы они не застукали Кима, - сказал мне однажды Дональд, - вы были бы сейчас леди Филби". По всей вероятности, он понял по выражению моего лица, какой безвкусной оказалась его шутка.

В другие вечера, в моменты ностальгии, Дональд и Мелинда говорили о том, как они будут прожигать жизнь в Италии и Франции, "когда наступит мировая Революция".

У Мелинды была старенькая автомашина, купленная лет шесть-семь назад, на которой она обычно ездила по городу. Мы оба с радостью приняли ее приглашение посмотреть Москву, уделив особенное внимание лучшим магазинам и рынкам.

Мне ужасно мешало незнание русского языка. В отличие от Кима я не знала даже алфавита. Первый раз в жизни я находилась в стране, где была совершенно неспособна общаться с людьми. Я во всем зависела от Кима. Он же был занят по нескольку часов в день своей таинственной работой.

К Киму приходил Сергей, и они удалялись в кабинет. Из-за закрытой двери часто доносилось стрекотание пишущей машинки и неразборчивые голоса. Время от времени приходили другие гости, но всегда к Киму и всегда по делу. После этих заседаний Сергей иногда оставался на чай и говорил с нами о своих любимых художниках, композиторах и писателях. В этом и заключалась моя светская жизнь, не считая вечеров у Маклинов.

За все это время Ким ни разу не ушел на работу, за исключением редких встреч с Сергеем и другими в их офисе. Большая часть работы делалась дома. Он много печатал в кабинете и много говорил со своими русскими гостями. После стольких лет работы в английской разведке Ким много знал об их людях, операциях и методах. Ким, по всей видимости, выступал в роли советника, и со своей поразительной памятью он был для русских таким же ценным справочником, как путеводитель Бедекера - для путешественника по Европе.

Однажды я слышала, как Сергей сказал ему с глубоким волнением и признательностью: "Мы никогда не сможем отблагодарить вас за то, что вы для нас сделали". По тому, как относились к Киму в Москве, было ясно, что он -один из них. По этому поводу больше не было ни вопросов, ни сомнений. Русские очень ценят лояльность, а Ким был преданным слугой. К нему относились, как к очень важной персоне. Обычные советские граждане простаивают часами в очередях за билетами в Большой театр или в Консерваторию, а мы могли выбирать любой балет, оперу или концерт. В первые месяцы мы часто ходили вместе с Маклинами, что было приятной переменой после карточного стола. О билетах всегда заранее договаривался сам Сергей или его молодой помощник Виктор.

Ноябрьский парад 1963 года был еще одной возможностью убедиться в том, с каким почетом советские власти относились к Киму. За нами прислали автомобиль с шофером, и Сергей с пропусками в руках проводил нас через ряды охранников к замечательно расположенным местам, прямо под мавзолеем, на котором находились Хрущев, Тито (гость года) и другие высокопоставленные советские руководители. Во время парада нам принесли горячий чай с баранками. Маклины видели парады уже много раз и предпочли остаться дома у телевизора.

За несколько недель до парада мы решили съездить в Ленинград, пока не начались холода. Маклины согласились нас сопровождать, и мы вчетвером сели в ночной экспресс "Красная стрела", самый шикарный из всех русских поездов -предмет их великой гордости. В каждом купе были маленькие ночники с розовыми абажурами. Мы наслаждались тем, что на каждую пару было отдельное купе. Миловидные проводницы сновали по коридору, продавая шампанское, икру и шоколад. В Ленинграде мы остановились в огромной гостинице с километрами коридоров. На каждом этаже был небольшой буфет, где, по дороге в номер, можно было заказать чай, водку и икру. Маклины хорошо знали город и были замечательными гидами. Дональд время от времени сообщал разные детали и подробности исторического прошлого Петропавловской крепости или Петергофа.

За трапезой беседа следовала хорошо знакомому образцу: "Помнишь старика такого-то?" - говорил Дональд, и они с Кимом от всей души смеялись над теми трюками, которые они проделывали над этим человеком.

С самого первого дня приезда в Россию я не могла отделаться от мысли, что скоро мне придется лечь на операцию, которую надо было сделать еще в Ливане и которую снова пришлось отложить в Лондоне.

Попасть в советскую больницу означает попасть в мир женщин. Но это вовсе не означает, что речь идет о мягком, деликатном, женственном мире. Советские женщины гораздо жестче, чем их западные сестры, и обладают равными правами с мужчиной, чего мы лишены.

Я не оспариваю достижений советской медицины, но мой личный опыт был мучительным. Первым тяжким испытанием были двухдневные проверки, еще более тщательные и обширные, чем те, которые я прошла в спец. поликлинике за несколько недель до этого. Я жаловалась на послеродовое повреждение запирательной мышцы, но с самого начала у меня было ощущение, что женщина-хирург - высокая, яркая блондинка, с длинными серьгами -совершенно не понимала, в чем дело, хотя я дала ей письмо от моего бейрутского врача, где все было подробно объяснено. Чем ближе был день операции, тем тревожнее мне становилось. Но я поняла, что отступать уже поздно. Я особенно не хотела обидеть Кима и Сергея. К сожалению, мне даже в голову не пришло поинтересоваться, под каким наркозом будет проводиться операция - местным или общим. Наркоз был местным, и почти не подействовал.

Тридцать восемь минут я провела в полном сознании под тиканье часов в операционной. Эту травму было нелегко забыть. Операция оказалась неудачной.

Через несколько дней Мелинда сказала мне, что это - обычное дело и то же самое случилось с ее дочерью, когда ей удаляли аденоиды. "Большое спасибо,- сказала я,- что ты сообщила мне это с е й ч а с".

В больнице я была, должно быть, самой худой, и меня считали чуть ли не уродцем. Лежа на спине, со строжайшим запретом двигаться, я наблюдала и слушала трех дам, с которыми делила палату. Лежавшая рядом со мной женщина должна была пройти операцию на удаление матки, и ей было запрещено есть, но ее челюсти не останавливались ни на минуту. Целыми днями приходили родственники, нагруженные банками джема, апельсинами, солеными огурцами и другими продуктами. Завтрак состоял из квашеной капусты, хлеба с маслом, чая и еще какого-то напитка отвратительного вида, в котором плавали сушеные яблоки, чернослив и черт его знает что! Казалось, что в России никто не упускал возможности плотно поесть; и в самом деле, большинство русских, особенно женщин, выглядели чересчур полными. В больнице, как и повсюду, я была поражена огромным количеством хлеба, поедаемого во время трапез. Это казалось каким-то принудительным обжорством, бессознательной реакцией народа, который знавал долгие периоды голода. Единственными худыми женщинами, которых я видела в России, были балерины.