Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

Так что «цветные уродцы» и «труп» Ленина — это не позднейшие дополнения, а первоначальный вид текста. Из чего следует, что, приступая к написанию рассказа, Бабель был настроен не самым восторженным образом.

А теперь от политики перейдем к художественным особенностям.

«— Боцман! — прокричал вдруг капитан, — палуба не бульвар. Загоните-ка этих ребят в трюм.

— Есть, сэр, — ответил боцман, колонна из красного мяса, поросшая красными волосами, — и он взял за шиворот взъерошенного малайца. Он потащил его к противоположному борту. Он поставил его к борту, выходившему в открытое море, и выбросил его на веревочную лестницу. Малаец скатился по ней и побежал по льду. Три китайца и пара негров побежали за ним следом.

— Вы загнали людей в трюм? — спросил капитан из каюты, обогретой коньяком и тонким дымом.

— Я загнал их, сэр, — ответил боцман, колонна из красного мяса, — и стал у трапа, как часовой в бурю».

Единственной примечательной черте в образе боцмана — «колонна из красного мяса, поросшая красными волосами» — сразу же находится соответствие:

«Любка <���…> пошла во двор. Там уже дожидался ее мистер Троттибэрн, похожий на колонну из рыжего мяса. Мистер Троттибэрн был старшим механиком на „Плутархе“».

Речь, как легко догадаться, идет о рассказе «Любка Козак» — единственном, не получившем своего продолжения в описании советской Одессы. Можно полагать, что «Ты проморгал, капитан!» таким продолжением и является. А поскольку в газетной публикации «английский пароход» анонимен, вполне допустимо, что он этот самый «Плутарх» и есть.

Плутарх — греческий писатель, прославившийся своими «Сравнительными жизнеописаниями» («Βίοι Παράλληλοι») — сопоставлением биографий греков и римлян. Корабль упоминается лишь в одной главе: 23-й, «Тесей и Ромул».

«Корабль, на котором отплыл <���на Крит> Тесей с молодыми людьми и счастливо вернулся, был тридцативесельный. Афиняне берегли его до времен Деметрия Фалерского, причем отрывали старые доски и заменяли их другими, крепкими, вследствие чего даже философы, рассуждая об увеличении размеров существующего в природе, спорили, приводя в пример этот корабль, — одни говорили, что он остается тем же, чем был раньше, другие — что его более не существует».

Мнение, что корабль остался тем же, что и был, отстаивали последователи Аристолеля, отмечая, что никакая замена материала не силах изменить суть вещи. На этом корабле афиняне и триста лет спустя плавали на остров Делос, для участия в празднествах и доставки священных даров. В самих Афинах в это время проходил самый грандиозный праздник года — Таргелии (ϴαργήλια, «жатва, созревание плодов»), и в храм Аполлона со всей Греции приносили первенцы плодов нового урожая.

А теперь вспомним, чего страстно желала Любка Козак:

«весь мир тащите вы к себе, <���…> первую пшеницу хотите вы и первый виноград, белые хлебы хотите вы печь на солнечном припеке»…

А это, как мы уже знаем, покушение на прерогативы Бога, в Храм которого со всех концов Земли Обетованной несут первые плоды.

Какие же дары несут иноземцы?

«Любка <���…> пошла во двор. Там уже дожидался ее мистер Троттибэрн, похожий на колонну из рыжего мяса. Мистер Троттибэрн был старшим механиком на „Плутархе“.

Он привел с собой к Любке двух матросов. Один из матросов был англичанином, другой был малайцем. Они втащили во двор контрабанду, привезенную из Порт-Саида.

<���…> Любка <���…> увела моряков в тень под акацию. Они сели там за стол, <���…> и мистер Троттибэрн развернул свои товары.

Он вынул из тюка сигары и тонкие шелка, кокаин и напильники, необандероленный табак из штата Виргиния и черное вино, купленное на острове Хиосе. Всякому товару была особая цена, каждую цифру запивали бессарабским вином, пахнущим солнцем и клопами».

Дары эти были описаны уже в 1921 году, в самом первом из классического репертуара «Одесских рассказов» — «Король»:

«Но разве жареных куриц выносит на берег пенистый прибой Одесского моря. Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с „Плутарха“, прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибой Одесского моря».

А потом мистер Троттиберн, «утвердившись на вздрогнувших ногах, <���…> взял за плечи своих матросов, одного англичанина, другого малайца, и пошел танцевать с ними по захолодевшему двору.

Люди с „Плутарха“ — они танцевали в глубокомысленном молчании, и оранжевая звезда, скатившись к самому краю горизонта, смотрела на них во все глаза».

К чему здесь эти танцы? К кораблю Тесея: празднества на Делосе включали в себя священные пляски, в числе которых был танец, представлявший блуждание Тесея в лабиринте… {90} 90 Старый матрос Троттибэрн промышлял контрабандой и в рассказе «Пробуждение» (1930), повествующем об одесском детстве Бабеля. Матрос торговал трубками, выточенными его братом в городе Линкольн (графство Линкольншир). Никакой утопии, кроме детской мечты о будущем, в рассказе не прослеживается, а потому корабль Троттибэрна носит имя «Кенсингтон» — района Лондона, где находится Кенсингтонский дворец, резиденция младших принцев британской короны, не имеющих реальных шансов на престол. А перед этим:

«Сумерки побежали уже по двору, сумерки побежали, как вечерняя волна на широкой реке, и пьяный малаец, полный удивления, тронул пальцем Любкину грудь. Он тронул ее одним пальцем, потом всеми пальцами по очереди. Желтые и нежные его глаза повисли над столом, как бумажные фонари на китайской улице; он запел чуть слышно и упал на землю, когда Любка толкнула его кулаком.

— Смотрите, какой хорошо грамотный, — сказала Любка Троттибэрну, — последнее молоко пропадет у меня от этого малайца <���…>».

В чем проявилась грамотность малайца? В том, он что ощутил истинную природу Любки Козак — она богиня любви, а не плодородия. Оттого и носит фамилию Шнейвейс — «Белоснежная», как пена морская… Короче, Пенорожденная, Афродита…

А Беня Крик, покусившийся на убийство отца, чтобы не допустить его ухода к русской красавице Марусе, — это Кронос, серпом оскопивший своего отца Урана. И то, что решающий удар нанесла Бенина сестра Двойра, причем не серпом, а дуршлагом, лишь демонстрирует травестийную картину одесского Олимпа.