Наталья Воронцова-Юрьева - Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира

В этот момент память возвращается к Отелло.

"Лгуньей отправилась она в пылающий ад. Это я убил ее". Ну да. Все правильно. Он убил ее, потому что она изменяла ему с Кассио. "Она стала распутной, она была шлюхой", - говорит он.

"Ты лжешь на нее, - отвечает Эмилия. - Она была верна".

Неправда, спокойно говорит Отелло, "твой муж все узнал", "он первый мне об этом сказал".

Первый?

Но если есть первый, то кто же второй? Кассио! Вернее, та самая галлюцинация, в момент которой он слышал "признание" Кассио!..

"О госпожа! - горестно восклицает Эмилия. - Подлость насмеялась над любовью!" Мой муж обманул тебя, говорит Эмилия, "он сказал отъявленную ложь".

Отелло с недоверием смотрит на служанку. Но та выглядит такой расстроенной, в ее взгляде такая боль, что... "Замолчите, - говорит Отелло, - вам лучше будет". Он хватает меч, делая шаг к Эмилии.

Она отступает.

"О глупец! Я не боюсь твоего меча, - говорит она. - Я изобличу тебя, хотя бы пришлось потерять двадцать жизней".

Не спуская глаз с Отелло она кричит что есть мочи в так и не закрытую дверь: "Помогите! Помогите! Помогите! Мавр убил мою госпожу! На помощь! На помощь!"

Остается досказать немногое. На крик Эмили вбегают Грациано и Монтано. Она сообщает им об убийстве Дездемоны. Возглас глубокого потрясения вырывается у присутствующих. Однако реакция Отелло способна изумить их не меньше. "Не глядите так изумленно, господа, - говорит он. - Это правда".

"Поразительная правда!" - говорит Грациано. "Чудовищный поступок!" - говорит Монтано.

Но Отелло на это не отвечает ничего. На него наваливается смертельная слабость. Со стоном он падает на кровать.

Это неверно расценивается Эмилией - она думает, что Отелло лишается сил от ужаса содеянного им и от охватившего его отчаяния: "Что ж, валяйся и рычи. Ибо ты убил сладчайшую невинность из всех, смотревших на мир".

Замечание Эмилии заставляет Отелло усилием воли подняться с постели. "О, она была гнусна!" - говорит он. И вдруг без всякого перехода он обращается к Грациано с совершенно нелепой и даже жутковатой от такой нелепости фразой: "Мы с вами мало знакомы, дядя".

Эту фразу он мог бы сказать на ужине, но... сейчас?!

*

Он проходит в глубь комнаты, откидывает полог, за котором лежит мертвая Дездемона: "Вот лежит ваша племянница, чье дыхание только что остановили эти руки. Я знаю, что этот поступок кажется ужасным и мрачным".

Кажется?!

"Бедная Дездемона! Я рад, что твой отец умер, - говорит Грациано. - Твой брак убил его, а горе разрубило надвое старую нить его жизни".

Однако, похоже, что и весть о смерти Брабанцио не трогает Отелло. Все с тем же нечеловеческим спокойствием он говорит то, что так упорно хранит его помутившийся рассудок - он повторяет пустые, бездоказательные слова Яго, которые впитала его болезнь, и снова призывает в свидетели всего лишь фантом, видение, подменившее реальность:

"Все это достойно сожаления. Но Яго знает, что она тысячу раз совершила постыдное деяние с Кассио. Кассио признался в этом".

"Кассио признался"!..

Бедный, глубоко больной, несчастный Отелло! Он держится за этот призрак как за торжество истины, превращающее смерть Дездемоны в искупительную "жертву", как уверяет его болезнь. Да есть ли хоть что-то, способное вывести его сознание из этого морока?!

Есть!

Волшебный платок, который Отелло получил в дар от матери, пропажа которого зафиксировалась в его сознании как предчувствие несчастья, - его платок, его талисман любви внезапно нашелся...

"О глупый мавр! - говорит Эмилия. - Этот платок, о котором ты говоришь, я нашла случайно и отдала моему мужу, потому что часто, с торжественной серьезностью, - большей, чем соответствовала такой безделке, - он просил меня украсть его".

Раскрывшиеся обстоятельства пропажи платка и сам факт слишком внезапного обнаружения этой ценнейшей для него вещи так глубоко впечатляют Отелло, что рассудок его проясняется. Измученный приступами, истерзанный болезнью Отелло, заново потрясенный открывшимися обстоятельствами, приходит в себя.

Ненависть к Яго на минуту придает ему сил. Он бросается на Яго, но тот уворачивается и, смертельно ранив Эмилию, убегает. Монтано отбирает у Отелло меч...

*

Что было дальше - известно.

В комнату вводят арестованного Яго, и Отелло со словами: "Если ты дьявол, я не смогу тебя убить" - теперь уже другим мечом ранит его.

В кармане убитого Родриго находят два письма, окончательно разъясняющих замысел Яго. Этим тут же спешит воспользоваться принесенный сюда же на носилках раненый Кассио, чье "доброе имя" и лейтенантская должность так и остались не восстановленными после его пьяной выходки, а ведь это все еще могло помешать ему вступить в должность губернатора.

И вот теперь Кассио - по излюбленному для всех алкоголиков схеме - очень торопится снять с себя личную ответственность за свой алкоголизм (ведь кто бы тебе не наливал, но пьешь-то ты всегда сам!), с облегчением свалив ее на Родриго и Яго:

"Кроме того, в своем письме Родриго укоряет Яго за то, что он подбил его на ссору со мной, когда мы были на карауле, следствием чего явилось смещение меня с должности. И вот он только что сказал, - после того как долго казался мертвым, - что Яго ранил его, что Яго подстрекал его".

*

Относительно фразы Кассио - "после того как долго казался мертвым", - переводчик М. Морозов слишком буквально воспринимает эти слова, констатируя в своем комментарии: "Итак, Родриго, по-видимому, остается в живых".

Нет, не остается. Родриго мертв.

Сказанная же Кассио фраза - лишь абсолютно неуместный в данных обстоятельствах пошлый цветистый оборот, этакая залихватская фигура речи, относящаяся к письмам убитого, к его посмертному письменному свидетельству, но не к его неожиданному воскрешению.

Просто Кассио даже и сейчас, находясь в чрезвычайно трагической обстановке, ну никак не в силах отказаться от возможности лишний раз полюбоваться собой, покрасоваться на публике.

*

Вот, собственно, и все. Трагедия завершается. Отелло остается жить не более получаса.

Он умрет, во всем обвиняя себя, терзаясь бесполезным раскаяньем. Умрет, так и не узнав о случившейся с ним болезни, железной хваткой вцепившейся в его мозг, сковавшей его рассудок и волю, полностью парализовавшей возможность к сопротивлению. Яго до последней минуты так и не скажет ему об этом. Как не скажет и о том, для чего же, преследуя какую ничтожную целью он так безжалостно изувечил жизнь мавра.

Прежде чем ударить себя кинжалом, он обратится к венецианцам с последней просьбой - ничего не смягчать и ничего не преувеличивать по злобе в их "письмах" правительству. А кроме того, обязательно рассказать, как однажды в Алеппо "злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику", и тогда он схватил его за горло "и поразил его так".