Наталья Воронцова-Юрьева - Анна Каренина. Не божья тварь

Долли уходит. Анна остается одна. "Что ж это, Кити считает для себя унизительным встретиться со мной? - думала Анна, оставшись одна. - Может быть, она и права. Но не ей, той, которая была влюблена в Вронского, не ей показывать мне это, хотя это и правда. Я знаю, что меня в моем положении не может принимать ни одна порядочная женщина. Я знаю, что с той первой минуты я пожертвовала ему всем! И вот награда! О, как я ненавижу его! И зачем я приехала сюда? Мне еще хуже, еще тяжелее..."

Она слышит, как в другой комнате сестры о чем-то говорят. И Анна догадывается о чем - наверняка Долли уговаривает сестру выйти к ней. И эта догадка еще больше раздражает Анну, хотя именно на это она и рассчитывала минуту назад: "И что ж я буду говорить теперь Долли? Утешать Кити тем, что я несчастна, подчиняться ее покровительству? Нет, да и Долли ничего не поймет. И мне нечего говорить ей. Интересно было бы только видеть Кити и показать ей, как я всех и все презираю, как мне все равно теперь".

Показать Кити, как она всех презирает ... Отомстить Кити! Снова и снова отомстить... Но Долли возвращается одна. Кити опять не согласилась...

Долли протягивает письмо. Анна читает. Долли с любопытством смотрит на нее - "она никогда не видела ее в таком странном раздраженном состоянии". Она спрашивает, когда Анна едет в деревню. Анна сощуривается . Анна молчит. И вдруг, совершенно внезапно, спрашивает прямо в лоб: "Что ж Кити прячется от меня? - сказала она, глядя на дверь и краснея".

Долли ужасно смущается: "Ах, какие пустяки! Она кормит, и у нее не ладится дело, я ей советовала... Она очень рада. Она сейчас придет, - неловко, не умея говорить неправду, говорила Долли. - Да вот и она".

Действительно, Кити совершенно не хотелось видеть эту женщину, которая вдобавок ко всем прежним гадостям еще и нагло соблазняла ее мужа, доставив тем самым беременной Кити еще одну порцию мучительных переживаний. Но воспитание (плюс уговоры сестры) взяло верх. Чему в немалой степени способствовала и натура самой Катерины Александровны - в ней все это время происходила внутренняя борьба "между враждебностью к этой дурной женщине и желанием быть снисходительною к ней". Но вот она вышла и увидела прекрасное лицо Анны - и "вся враждебность тотчас же исчезла". Ее красота, живущая словно сама по себе, магическим образом действует на всех - никто не в состоянии поверить, что эта ангельская красота скрывает такую черную и давно уже больную холодную душу гордячки и морфинистки.

Итак, враждебность оставила Кити - но не Анну. "Кити чувствовала, что Анна враждебно смотрит на нее. Она объясняла эту враждебность неловким положением, в котором теперь чувствовала себя пред ней прежде покровительствовавшая ей Анна, и ей стало жалко ее".

Но Кити ошибалась - причина враждебности Анны имела, увы, совсем другие корни...

Они стали говорить про Стиву, про детей, "но, очевидно, ничто не интересовало Анну".

"- Я заехала проститься с тобой, - сказала она, вставая.

- Когда же вы едете?

Но Анна опять, не отвечая, обратилась к Кити.

- Да, я очень рада, что увидала вас, - сказала она с улыбкой. - Я слышала о вас столько со всех сторон, даже от вашего мужа. Он был у меня, и он мне очень понравился , - очевидно, с дурным намерением прибавила она".

Дурными намерениями Карениной роман буквально напичкан. И Толстой не устает обращать на это наше внимание.

Однако на этот раз Анне не повезло - на этот раз ее дурное намерение не достигает своей цели! Кити слишком верит своему мужу, а он слишком верит ей, она слишком хорошо знает его прямую честную натуру, он бы не стал скрывать и даже не смог бы скрыть, если бы все еще находился под влиянием очарованности Анной. Этот морок давно прошел. Кроме того, Левин испытывает физическое отвращение к подлости, и рассказ жены об отвратительных поступках Анны для него не пустой звук. И Кити спокойна. А потому воспринимает этот подлый намек совершенно безмятежно и лишь "соболезнующе глядя" на Анну. И, думаю, Анна с ее обостренным чутьем на подобные вещи по реакции Кити прекрасно поняла, что с Левиным она проиграла...

Она поспешно прощается с Долли (заметим: с одной только Долли!) и поспешно же уходит.

И все-таки Кити прекрасно поняла мерзкий намек. А потому не отказала себе в маленькой сатисфакции:

"- Все такая же и так же привлекательна. Очень хороша! - сказала Кити, оставшись одна с сестрой. - Но что-то жалкое есть в ней! Ужасно жалкое!

- Нет, нынче в ней что-то особенное, - сказала Долли. - Когда я ее провожала в передней, мне показалось, что она хочет плакать".

Никакой грязи и мерзости, в которой могла бы потонуть ее любовь, не было. Что со стороны мужа, что со стороны Вронского к Анне было только доброе заботливое отношение. И никто не виноват, что такое отношение к себе Анна не только не умела и не желала ценить и быть за него благодарной (поскольку никто не обязан относиться к тебе с добром и заботой), но еще и всячески разрушала его. Ей нужны были покорные жертвы, а не достойные уважения личности. И она добилась своего. Но однажды ее жертвы прозрели... и больше не захотели быть жертвами. Они стали все чаще и все решительней оказывать сопротивление ее давлению на себя. Что и стало настоящей трагедией Анны.

А тут еще Кити постоянно мозолит ей глаза. Анна больна гордыней - как алкоголик болен губительным пристрастием к спиртному. И как всякий алкоголик, имеющий одну, но страстную мечту - напиваться и оставаться при этом трезвым, точно так же и Анна страстно желает одного - делать подлости и чтобы при этом ее продолжали любить и уважать. Именно этого она постоянно ждет от Кити - да, она довела Кити до нервного срыва, после которого та долго лечилась; да, она снова заставила беременную Кити так перенервничать, что у той начались роды; ну и что?! разве это дает Кити право не любить и не уважать ее?! Такова логика Анны - логика человека, одержимого бесом гордыни.

Вот и сейчас, выйдя от Долли, "Анна села в коляску в еще худшем состоянии, чем то, в каком она была, уезжая из дома. К прежним мучениям присоединилось теперь чувство оскорбления и отверженности, которое она ясно почувствовала при встрече с Кити".

Поразительная наглость. Сначала она преспокойно наносит Кити две глубочайшие душевные травмы. А потом оскорбляется тем, что Кити не желает с ней знаться. А кроме того, она ведь сама заставила Кити выйти - на что же она рассчитывала, позвольте спросить?

Но нет, все это совершенно не берется ею в расчет, вместо этого без всяких на то оснований она опять встает в оскорбленную позу и упивается жалостью к себе. И вот она едет и вспоминает, как сестры Щербацкие смотрели на ее ("как на что-то страшное, непонятное и любопытное, смотрели на меня"). И снова ненависть - теперь уже ко всем без разбора - разгорается в ней.