Наталья Воронцова-Юрьева - Анна Каренина. Не божья тварь

...Раздался третий звонок. Муж дамы перекрестился, и Анна со злобой посмотрела на него. Поезд пошел. И Анна снова стала думать о том, "что все мы созданы затем, чтобы мучаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать?"

"- На то дан человеку разум, чтобы избавиться оттого, что его беспокоит, - сказала по-французски дама, очевидно довольная своею фразой и гримасничая языком.

Эти слова как будто ответили на мысль Анны. "Избавиться от того, что беспокоит", - повторяла Анна".

Она посмотрела на супружескую чету - на двух уродов, каждый из которых притворялся перед другим. Муж наверняка обманывает жену, а жена наверняка считает себя непонятой личностью, молча злорадствовала Анна. И все такие. И всегда будут такими. И ей всегда придется с ними бороться - как с Вронским, которого она так и не смогла победить... А раз не смогла, то, "стало быть, надо избавиться"... Да и зачем они ей, эти жалкие мерзкие уроды, не способные оценить ее величие? "Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на все это?" Эти мысли больше не оставляют ее. "Все неправда, все ложь, все обман, все зло!" - каждую минуту вертится у нее в голове.

...Поезд подошел к станции и остановился. Анна вышла вместе с другими пассажирами - "как от прокаженных, сторонясь от них". Остановилась... Она никак не могла вспомнить, "зачем она сюда приехала и что намерена была делать". Вокруг нее ходили толпы уродов. Она чувствовала, что никак не может сосредоточиться - "особенно в шумящей толпе всех этих безобразных людей, не оставлявших ее в покое".

Похоже, провалы в памяти и заторможенность, обусловленные наркотическим голодом, снова вернулись к ней...

Внезапно она вспомнила, что собиралась ехать дальше, поскольку от Вронского не было ответа. Она остановила железнодорожного служащего "и спросила, нет ли тут кучера с запиской к графу Вронскому", которую она ему посылала. Служащий ответил, что здесь только что был сам граф Вронский - "Встречали княгиню Сорокину с дочерью".

В этот момент ее видит ее собственный слуга, как раз и посланный к Вронскому с запиской и уже получивший ответ на нее. Он подает ответ Анне. "Очень жалею, что записка не застала меня. Я буду в десять часов" - читает она. Его почерк кажется ей небрежным, и это снова моментально оскорбляет ее. Она даже не удосуживается подумать о том, что, возможно, он писал это впопыхах или просто в неудобном положении - ей это все равно. На лице ее появляется злая усмешка.

Вдруг ее сердце начинает биться так сильно, что она вынуждена говорить очень тихо - биение сердца затрудняет дыхание. И это снова явные и вернувшиеся признаки отравления морфином, свершающего свой очередной круг в ее крови.

На этот раз двойная доза наркотика, принятая накануне и помноженная на его длительное употребление, чрезвычайно подорвала ее физическое и психическое состояние. Вся эта крайняя раздражительность, неспособность связно мыслить, помрачение сознание, чрезмерная возбудимость, тревога, беспокойство, беспричинный страх, физическое отвращение к окружающим людям, злоба и ненависть - и вообще присущие ей, а теперь буквально раздирающие ее, не уходящие мысли о смерти, а теперь и добавившиеся сюда тахикардия, сильная пульсация сердца и затрудненное дыхание - все это ярко выраженные и очень-очень грозные признаки наркотического отравления.

"Нет, я не дам тебе мучать себя", - подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться"... Кто же это? Бог. Это Бог виноват - это Бог мучает ее жизнью, думает Анна. И она не позволит ему. Она его победит...

...Она пошла по платформе, отмечая, как все - буквально все смотрят на нее: молодые люди заглядывают ей в лицо, молоденький продавец кваса не сводит с нее глаз, две горничные обсудили ее кружева, начальник станции зачем-то поинтересовался, едет ли она... смеявшиеся дамы и дети вдруг замолкли, проводив ее взглядом... Она торопливо отошла о них, подойдя к самому краю платформы.

К станции подходил товарный поезд, платформа затряслась, от этого ее отравленное сознание на миг совсем помутилось - ей показалось, что она снова едет куда-то...

"И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.

"Туда! - говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, - туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя".

Сразу же после этой мысли она хотела броситься под первый вагон, но зачем-то стала снимать с руки красный мешочек, и он задержал ее. Вагон прошел, нужно было ждать следующего. Таким образом, образовалось несколько секунд, в которые ее решение еще могло измениться. Но вместо этого "чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее". Она автоматически перекрестилась, готовясь войти в эту воду. И этот жест вдруг вызвал в ее душе самые светлые воспоминания ее детства - "и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями". Но было поздно... Ее тело, уже приготовленное больным разумом к прыжку под вагон, не почувствовало этих светлых воспоминаний.

"И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. "Где я? Что я делаю? Зачем?" Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. "Господи, прости мне все!" - проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла".