Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

К тому же, повторяю, если война эта афганская.

«Глинников купил в районном городке карту Афганистана; в другом – историю этой страны. Чем-то все это его привлекало. Он взял в библиотеке толстенный том “Шах-намэ”, в скучноватых стихах тем не менее была какая-то дикая сила» (рассказ «Кашмир»).

Эта дикая сила, эта загадка – она, начиная с первого рассказа книги «Афганская флейта» (слышите созвучие с названием романа «Свирель вселенной»?), так или иначе не отпускает – но и не подпускает совсем близко.

С другой стороны, Ермаков не был бы Ермаковым, если б хоть однажды воскликнул: «Я понял, что такое Восток! что такое война! что такое война с Востоком!»

Задача художника – не объяснить, но дать огромную возможность почувствовать, догадаться.

Недаром один из рассказов предваряет цитата из одного восточного мудреца: «…дело не в предмете, а в том, что стоит за ним».

Что стоит за афганской флейтой? Кто стоит за человеком?

Герой, которого мы уже упоминали, некий Глинников, так, кстати сказать, и не попавший на войну, пишет письма бывшим знакомым – чтоб, быть может, сверить свое нахождение в пространстве и географии с теми, кого он знал – и тогда вдруг что-то выяснится.

Ермаков тоже будто бы пишет письма… куда?

В свое время, четверть века назад или чуть позже, он написал «Крещение», «Желтую гору», «Возвращение в Кандагар».

Теперь, годы спустя, он пишет туда же, тому же адресату.

И это одна из самых важных переписок, что мне приходилось читать. То, что письма идут с таким промежутком, – так это нормально. Вспомните, какое временное расстояние было между «Казаками» и «Хаджи-Муратом».

В этой книге упоминается «…пес туркменского сна, который отныне будет стеречь каждое его движение – до скончания дней»; мы понимаем, что эту собаку уже не прогнать.

Иногда, очень редко, какие-то сюжетные коллизии нынешнего Ермакова и Ермакова раннего перекликаются. То переименованный герой узнается, то уже описанное место вновь возникнет перед глазами, то случится армейская драка у магазина между русскими и кавказцами, хотя она помнится по «Знаку зверя», то дембель опишут – тот самый дембель, что уже был описан… но дембель можно описывать бесконечно: эмоции, пережитые тогда, неисчерпаемы.

В этой книге вы так и не найдете готовых формул, что есть Восток, что Запад, и примеров, поясняющих, как победившие превращаются в проигравших.

Зато здесь есть другое – осознание того, что, каким бы ни было наше прошлое и что бы ни ждало нас в будущем, все на месте, по обе стороны Млечного Пути. Мы не знаем всю арифметику бытия, но мы хотя бы убедились в том, что она работает.

Работает хотя бы так: «Я – просто цифра в этой истории, исчезающе малое значение. Тот, кто по статистике выжил и вернулся, оказался в плюсе. Ну да, я уцелел. Лишь к перемене погоды у меня раскалывается голова…»

Да, в сказанном выше мало благости, но это все равно закон, и с ним надо уметь жить. А лучше принять его. Слушайте, сейчас это еще раз скажет сам Ермаков.

«…поезд уходил дальше без меня. Я было рванул следом, бежал, но последний вагон ускорял ход, стук и вскоре вовсе исчез в темноте. И я перешел на шаг. Остановился.

Рядом лежала степь, сухо пахнущая скудными травами, беззвучно дышащая. Я уловил терпкий аромат полыни и верблюжьей колючки сквозь запах шпал. Степь расстилалась под звездами по обе стороны Млечного Пути, а вдалеке что-то глыбилось – наверное, горы. Все было на месте. Я вытер пот и пошел дальше, сшибая камешки. Некоторое время тропинка вилась, серея, вдоль железной дороги, а потом утекла вниз, растворяясь в степной мгле. И я двинулся по ней, вздымая легкую невидимую горькую пыль.

Я ни о чем не жалел. Я сам хотел этого».

Иногда понимание и принятие элементарной арифметики дает сердцу хотя бы ненадолго ощущение покоя, воли, тишины. Даже если это арифметика войны.

Один критик сразу написал про то, что это конъюнктурный роман.

Живи этот критик во времена, скажем, Алексея Толстого, – он обязательно сказал бы, что «Гиперболоид инженера Гарина» – конъюнктура.

Более того, в каком-то смысле этот критик даже прав.

У писателя есть задача, и он пытается ее разрешить максимально эффективным способом.

Наши критики зачастую именно так понимают конъюнктуру: работаешь четко, делаешь ставку на качество исполнения – значит, обманщик и плут.

Нет бы делал все то же, что и всегда, предсказуемо, скучно и серьезно – тогда другой коленкор, был бы шанс, что в тебе рассмотрели б честного художника.

Ладно, оставим критика в покое, ему тоже хочется высказаться.

Славникова написала по-настоящему увлекательную книжку о том, что являет собой мир, окруживший нас.

Не знаю, что хотел сказать автор, это ее дело; скажу только о том, что прочитал сам.

Есть менеджер среднего звена, мастер PR-технологий, который неожиданно становится объектом интереса спецслужб. Что-то у этого парня в мозгах совсем наперекосяк – и сам факт его существования нарушает более-менее гармоничный порядок вещей. В стране то теракт, то авария, то финансовый кризис – и все потому, что этот тип жив, здоров и ходит по земле.

Спецслужбы предлагают ему застрелиться – он ни в какую.

Ему говорят: ты что, совсем дурак – Родина в опасности, невинные люди гибнут – и все из-за твоей черепной коробки, которую ты, как честный человек, просто обязан прострелить.

Он опять в отказ.

Проблема спецслужб в том, что сами они его убить не вправе – это не решит проблему. Только добровольное самоубийство объекта, и ничего другого.

Все это описано остроумно, с фирменными славниковскими метафорами и весьма экспрессивно. Может быть, я сделал бы эту книжку чуть-чуть потоньше. Натянутая автором тетива дает вначале отличную скорость сюжету, а получает читатель каленым наконечником в лоб, когда стрела почти на излете.

Хотя все равно убивает, конечно.

Я не увидел у Славниковой апологии маленькому человеку, который не обязан отвечать своей головой за целый мир, геополитическую ситуацию и все такое прочее.

Некоторые увидели.

Я не увидел ненависти к государственной машине – потому что машина эта, по сути, занимается тем, чем умеет и, может быть, даже должна заниматься: подавляет то меньшинство, которое противоречит будущему большинства.

Главный герой оказался в меньшинстве.

В этом смысле Славникова греет мое сердце тем, что указывает нынешнему среднестатистическому представителю так называемого планктона, который давно ни о чем не волнуется, что одну железную штуку могут приставить и к его голове. Или принудить самого это сделать и лично спустить курок.