Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Но даже на вопиющую – оттого, что на виду у смерти – пошлость у Андроновой нет сил сердиться и ненавидеть ее.

Сил вообще очень мало, их надо беречь.

Сравнение с Чеховым не должно вас пугать. Очевидно, что Чехов – гений, а Андронова, как и все мы, – нет.

Но даже то, что в ее прозе может показаться слабостью, тоже по-своему важно и в чем-то очаровательно. Я говорю о манере Андроновой на первой же странице своих маленьких повестей выпускать на волю сразу три, четыре, пять, глянь – уже и семь персонажей.

С одной стороны, это вообще признак женского разговора и женского мышления: «Помнишь, шурин соседки – которая с моей подругой, еще по той, прежней работе, делила мужика…»

С другой – в текстах сразу же становится многолюдно, как в прихожей, полной гостей: немедленно надо прислушиваться и присматриваться, чтоб не перепутать голоса, и шубы, и судьбы.

В конце концов, что Андронова умеет – так это в каждом человеке рассмотреть то, где у него болит. Болит ведь только человеческое.

У всех болит, как выясняется. Даже у той дуры, что каждое утро красится, а потом бросается, размазывая ваксу по щекам, на умирающую, ничего уже не видящую и не слышащую бабушку.

У всех без исключения есть человеческое.

Отчего ж мы так грустно живем, Ань?

Несколько отступив от «нулевых», можно позволить себе подвести некоторые – исключительно мои личные – итоги, касающиеся русской словесности.

Потому что, знаете, нет ничего приятней, чем говорить о любимых книгах.

Вдвойне приятно навязать какому-нибудь хорошему человеку прочтение тех сочинений, что уже полюбились тебе. Потом увидеть, что ему понравилось прочитанное, и тут как следует порадоваться уже в компании: и за свой прекрасный вкус, и за понятливость своего знакомого (или незнакомого). И, кстати, за сочинителя – он тоже слегка причастен к празднику.

Понятно, что я огорчу нескольких своих собратьев по ремеслу и какое-то количество недругов, не назвав их здесь.

В отместку они могут составить свой список и проигнорировать меня.

Тем более что всех и назвать не удастся. Здесь, к примеру, осмысленно не ведется речь о почитаемых мною мастерах старшего поколения, которых я, безусловно, ценю и люблю.

Речь пойдет о тех литераторах, что либо заявились в «нулевые», либо написали в эти годы самые важные свои книги. И желание еще раз упомянуть те сочинения, что даровали мне радость, много сильней моих опасений обидеть хороших или не очень хороших людей.

Итак, вкратце.

Насколько я могу судить, Иванов обиделся.

Реакция на его крайний роман оказалась не самой благодушной. Вдруг выяснилось, что российское общество то ли заражено ханжеством, то ли у него проблемы с чувством юмора, то ли еще не знаю что.

В итоге самый умный – и самый остроумный – текст Иванова или не прочли те, кому стоило бы прочесть его, или читали те, кому вообще ничего читать не стоит.

Несколько раз мы заговаривали на эту тему с критиком Львом Данилкиным и писателем Леонидом Юзефовичем – и они тоже не поняли, отчего так случилось. Они тоже думают, что это лучший роман Иванова.

Втайне признаюсь, что я не испытываю излишне теплых чувств к роману «Географ глобус пропил» – ну, роман и роман, хороший. «Золото бунта» – другой разговор, величественная вещь. А это вот «Блуда…» так просто легло на душу и лежит там.

Мы еще полюбим Моржова (так звучит фамилия главного героя). Мы еще поговорим о нем. Мы еще подружимся с ним.

Иванов, повторяю, тем временем обиделся и лет пять уже не пишет романов. То занимался какой-то (Алексей, простите) ерундой с Парфеновым, то засел за историю Пугачевского бунта – я уже отчаялся ее ждать. Но вообще лучше бы роман о Пугачеве написал бы. Пушкин, кстати, именно так и сделал.

Самый недооцененный роман десятилетия. Книжка, которую, ни минуты не сомневаясь, можно поместить в любые святцы русской литературы.

Если «Блуда и МУДО» прочитали как роман про похоть, то «Язычника» не прочитали вообще, посчитав, наверное, что там какое-то скудное по мысли фэнтези про язычников и звероватых, но красивых и очень сильных славян века примерно III или V.

На самом деле это самая сильная книга о современности. Современность отлично удалось рассмотреть, разместив романное действие на Сахалине. Вся наша Родина как Сахалин: полуостров на краю света, где живут люди, которые, кажется, когда-то были красивыми и сильными, а теперь дичают на глазах.

Текст густой, архитектура безупречная, характеры – просто ох какие. Впечатление было, как будто Шолохова читаю, – все клокотало внутри: это живое, это истинное, это как хлеб с солью.

Рассказы у Кузнецова-Тулянина (какая все-таки длинная и тягостная фамилия – будто невод вытягиваешь, пока ее произносишь) тоже хорошие, хотя не настолько, как «Язычник».

Что до нового, еще не опубликованного романа – «Идиот нашего времени», то я прочел первую главу и ужасно разозлился, о чем Кузнецову-Тулянину написал, – мы с ним, кстати, незнакомы. И название мне показалось ужасно претенциозным, и все герои новой книги вызвали тоску какую-то – там честные журналисты, и еще журналисты, которые продаются «олигархам», и тому подобные реалии, о которых почему-то очень любят писать наши почвенники, хотя сами толком, как мне кажется, ни олигархов этих не видели, ни в новой журналистике не работали.

А журналистика – это вообще чушь собачья, о ней не то что романов писать – о ней и говорить не стоит.

Романы сегодня пишут в основном с линейным сюжетом. Иванов вышел из дома и пошел. Шел, шел и умер. Или: Сидорова была несчастна. Несчастна, несчастна, а потом прошло.

В лучшем случае могут запустить две параллельные сюжетные линии. Иванов вышел из дома, а Сидорова была несчастна. То есть пишутся две повести, потом они тасуются – и получается типа как постмодернистский замысел, но вообще это две повести, и не более того.

Так, как сочинял свои романы Достоевский, сегодня почти никто уже не умеет: когда событий и героев огромное множество, когда роман создает ощущение огромного многоголосья и автор помнит обо всех и о каждом. И когда в этом многоголосье вдруг возникает главная тема – и она, как в лучшей, классической музыке, вдруг разворачивает паруса и выносит роман на такие просторы, что…

После Достоевского архитектурно мог работать на том же уровне только Леонид Леонов – недаром «Пирамиду» называют последним романом Серебряного века. Кто сегодня рискнет взяться за такой труд? Сегодня и читать-то такое боятся.